Предисловие

Я хочу обратиться к тем людям, которые знают сюжет компьютерной игры «Один в темноте» (“Alone in the dark”). Предполагаю, что через несколько страниц вы начнете громко смеяться, тыкать пальцами в бумагу, корчить рожи и всякими другими способами демонстрировать, будто застукали меня за чем-то непристойным. Не трудитесь, я и без вас это знаю...

Дом с привидениями

Девушка бежала по стеклу. Ноги скользили от крови, осколки раздирали кожу, но она бежала – вся тоненькая, хрупкая. Мир, в котором она существовала, состоял из одной единственной дороги – дороги разбитого стекла, и существовать в нем можно было только одним единственным способом – это бежать, не останавливаясь, не сгибаясь, не вынимая из ранок осколки, бежать вперед, не оборачиваясь, бежать, крича и плача, но бежать. Можно ли сказать, что это абстракция, которая удивительно точно характеризует наш мир?

Мир злобных людей, обманутых покупателей, мелких воришек, мертвых наркоманов, неприятных геев.

Ложь. Мир вмещает в себя синее небо, белый снег, голос соловья, поступок доброго человека. Если ты не видишь это, если ты не веришь в это... Значит ты рискуешь умереть в своем абстрактном сне, среди кусочков стекла, которые вопьются в твое тело, запутаются в твоих волосах, разрежут кожу – вынут душу.

Девушка проснулась. Она открыла глаза, она вскочила на ноги и испуганно огляделась. Мир вокруг нее был абсолютно незнакомым. Он состоял из огромной комнаты, заставленной старыми вещами. Девушка увидела здесь пианино с выбитыми клавишами, шкаф, стол, сундук, кушетку. Она увидела, что эта мебель побитая, пыльная, грязная.

Девушка не могла понять, где она находится. Она не знала этой комнаты, она никогда раньше не была в ней. Она никогда не слышала от своих друзей, что у кого-то из них есть комната, которую бы когда-то обставили, а потом заперли на ключ и забыли протереть пыль во время генеральной уборки. Девушка испугалась сильно-сильно. Она поворачивалась и смотрела из стороны в сторону. Может быть, она надеялась, что кто-то из ее сумасшедших знакомых выскочит из темного угла с «Фантой», зажатой в руке, и криком: «Вливайся!» – но... она оставалась одна.

Девушка заметила окно. Сначала она скользнула по нему взглядом, лишь осознав, что это окно, что оно находится рядом со шкафом и бочками, и ничего больше, кроме этой мысли, а потом она сообразила, что может выглянуть из окна и посмотреть на весь мир. Наверняка, она заметит в нем какой-нибудь ориентир из другого, привычного для нее мира, по которому она уже сможет уйти отсюда, уйти к себе домой, запереться в своей комнате и истерично заплакать в подушку, переживая все события этого дня: абстрактный сон, резкое пробуждение, странную комнату-абскуру, синтезирующую все человеческие страхи.

Девушка подбежала к окну. На пыльном полу осталась цепочка ее следов – тоненькая ниточка, ведущая от того места, где она лежала, к тому, где она сейчас находилась.

О да! За стеклом незнакомый мир продолжался. Первое, что она осознала был дождь – его капли стекали ручейками по стеклу, – и она смотрела сквозь них. Сверху, это второе, что она осознала, сверху она смотрела на весь мир. Он расстилался перед ней, и она замечательно четко видела, что она не знает, где она. Мир за стеклом – это не Ташкент. Мир за стеклом – это огромный сад. Девушка видела дорожки, газоны, цветы, кусты, мокрые деревья. Где-то за ними по периметру тянулась чугунная ограда, а дальше были лужайки – мокрые и грязные, – за которыми начинался лес; лес густой, черный, непроходимый. Она видела его опушку, где деревья стояли огромные, столетние, сказочные, как саги Толкиена.

Она сдернула какие-то крепления и распахнула створки окна. Холод, это единственное, что она ощутила, а потом ветер, который бросил ей в лицо дождевую воду. Холод от воды.

Девушку звали Аня Савёлова. Она верила, что ее фамилия происходит из старого графского рода, но так ли это на самом деле никто наверняка не знал. Она всю жизнь прожила в Ташкенте. Она мечтала прожить всю жизнь хорошо. Она поступила в университет мировой экономики и дипломатии и внимательно училась там. Благодаря какой-то благотворительной программе она побывала в Германии и вернулась оттуда с кипой фотопленок, запечатляющих моменты, где она на набережной Рейна, где она возле памятника советскому солдату, где она на том самом месте, где стояла когда-то берлинская стена. Распечатать их всех она не успела, и друзья рассматривали их на свет в негативе.

Аня была целенаправленной девушкой. Она точно знала, куда идет и зачем туда идет. Весь мир для нее был разложен на аккуратных полочках, где, подчиняясь немецкому Ordnung’у, стояли коричневые папочки с правилами, целями и желаниями. Она точно знала, что любит и что не любит. Она точно знала, кто ей нравится и кто ей не нравится. И, разумеется, она всегда знала, где находится и как сюда попала. Таким образом, она оказалась совершенно неподготовленной к тому, чтобы очутиться где-то в незнакомом месте, совершенно не догадываясь, как она сюда попала и как вообще она могла бы сюда попасть.

Аня не плакала, это капли дождя текли по щекам, а когда рукой она как слезы стирала их, ветер кидал ей в лицо новые дождевые капли. Она закрыла створки.

Больно, очень больно. В какой-то момент времени – целую минуту, целый день, целое столетие – она не помнила ничего: ни как ее зовут, ни кто она, ни где она живет, ни целовалась ли хоть раз с мальчиком. Потом это страшное мгновение прошло – она вспомнила себя, она узнала себя, но в этом знании не было ничего, что помогло бы ей вспомнить, как она сюда попала, ничего, что могло бы ей помочь в этом стремлении.

«Попытайся вспомнить всю свою жизнь, – сказала она самой себе. – Ты помнишь вчерашний день?».

Как он начался?

Она проснулась. Она встала. Она умылась. Она была в институте. Она разговаривала с Жанной. Она... вернулась из института?

«Ты помнишь, как ты вернулась из института?»

Нет. Она не вернулась из института. Она не помнила, чтобы возвращалась из института. Ничего нет. Она, наверное, села в троллейбус. Она, наверное, села на заднее сидение. Было так удобно. Она так устала. Она заснула в троллейбусе где-то на заднем сидении и теперь спит, подпрыгивая на ухабах, и видит сон, где она в дурацкой комнате смотрит в дурацкое окно на дурацкий мир, который пугает ее своей непонятностью.

Она сейчас... прямо сейчас... нет, вот сейчас... она проснется, размахивая руками и тупо глядя на кондуктора, который будет стоять и ждать, зажав в правой руке стопку мелких банкнот, а в левой – рулон билетов со счастливыми номерами.

Аня села на пол, сверху было окно, справа – шкаф, слева – бочки, и стала ждать, когда проснется.

Но это все никак не происходило. Минуты бежали тяжелые, ведь время ожидания – это бесконечная тягомотина. Аня сидела на полу, прижавшись спиной к стене, и от нечего делать смотрела по сторонам уже гораздо более внимательнее, чем в первый раз.

Все вокруг было очень грязным. Пыль пушистым слоем лежала на мебели, на вещах, на полу. Аня очень хорошо видела то пятно, которое осталось от ее тела, когда она спала, сжавшись в комок. Она внимательно осмотрела это пятно. От пятна к ней тянулась цепочка следов – она их оставила, когда подбежала к окну, надеясь увидеть в нем Юнусабадскую телебашню, но там была еще одна цепочка следов. Даже две. Одна на другой. Кто-то (может быть, она сама) вошел в дверь, прошел в центр комнаты (к тому месту, где она лежала), а потом ушел, сметая пылинки со своего пути.

Кто-то, кто не может быть ею самою, потому что она не может одновременно остаться спать на полу и в то же время уйти из комнаты. Кто-то, кто был совсем другим человеком. Кто-то, кто, возможно, принес ее на руках, осторожно положил на пол, поправил курточку на ее груди и ушел, оставив ее, Аню Савелову, в этой комнате со старыми вещами и пыльной мебелью.

Кто-то, кто знает, как она оказалась здесь, кто-то, кто знает, как уйти отсюда, кто-то, кто, может быть, все еще находится в этом доме, и если она не будет сидеть здесь и ждать, когда до нее, наконец, дойдет, что она не спит и что она никогда не проснется в семнадцатом троллейбусе по дороге домой, то она может побежать по следам через весь дом и нагнать того парня, который это сделал. Наверняка, это окажется кто-то, кого она знает, и кто поможет ей выбраться отсюда и доехать до ближайшей станции метро.

«Помогите мне».

Она подбежала к двери и надавила ручку. Ручка не поддалась – дверь оказалась запертой.

– Черт! – крикнула Аня.

Она продолжала давить на ручку и дергать дверь.

– Черт! Черт! ЧЕРТ! – выкрикнула она.

Потом Аня закрыла глаза и заплакала. Весь этот дурацкий мир просто бесконечный ночной кошмар. Вы все должны осознать это.

Аня поняла, что с ней случилось. Кто-то принес ее в комнату, в незнакомый дом и запер на ключ. Она проснется, и тогда начнется все самое главное, самое интересное. Кто-то, кто запер ее, откроет дверь, войдет в комнату. Кто он? Может ли быть, что она – Аня – знает его, что она вчера общалась с ним и говорила о погоде, о компьютерном вирусе «Ай лав ю», о том, что к ней пристает какой-то турок и приглашает в «Дач-клуб». Или это кто-то абсолютно для нее незнаком? Может быть, он ездит с ней каждый день в метро и следит за собой, чтобы его взгляд не оказался слишком жадным, может быть у него где-то (здесь) в темной комнате лежит стопка ее фотографий, там, где она покупает семечки у старухи, где она осторожно подкрашивает ресницы, где она смеется радостно и независимо в кругу своих друзей, уверенная, что ничего плохого не бывает.

Теперь пришло время изменить свое мнение. И пока ты плачешь, упав перед закрытой дверью на колени и все еще держась за ручку двери, кто-то там, внизу, уже проснулся, услышал твой крик и поднимается к тебе по ступенькам лестницы. Сейчас вы встретитесь, и ты будешь кричать, биться и просить шепотом: «Не надо...»

Будет больно, обещаю...

Аня успокоилась. Она продолжала сидеть у двери и думать, как же она влипла. «Ни в коем случае нельзя заниматься саможалостью, – понимала она, – но мне так плохо». Аня уставилась на свои кроссовки. «Ты можешь вылезти в окно или сломать дверь, только не сиди здесь, не плачь и не представляй, что будет с тобой, когда он до тебя доберется».

Аня решительно вскочила на ноги и оглядела комнату. Она хотела найти что-нибудь большое и острое – топор, чтобы выбить им дверь, а потом мозги тому шизику, который притащил ее сюда. Она подбежала к книжным полкам и осмотрела их. Старые книги с чудными названиями, написанными готическим шрифтом. Джон Толкиен «Властелин колец». Клайв Льюис «Хроники Нарнии». Ник Перумов «Адамант Хенны». Аня знала, что они означают. Сказки. Человек, заперший ее здесь, свихнулся на сказках, сагах, легендах, преданиях, мечтах...

Девушка заглянула под кушетку, осмотрела стол, открыла бочки. Они были пустые. Она хотела посмотреть, что лежит в шкафу, но заметила что-то движущееся в окне. Аня присмотрелась внимательнее.

Внизу двигалось какое-то чудовище. Тварь, похожая на динозавра из Юрского периода, жуткая смесь из птицы и крокодила. Аня со страхом прижалась к стеклу. Монстр прыгал, цеплялся за ветки, карабкался по стволу – девушка услышала, как шуршит листва и трещат ветви.

«Если ты будешь стоять и продолжать смотреть в окно, то этот динозавр съест тебя, а потом срыгнет, как Кинг-конг, и выплюнет твою кепку с клоком волос, прилипшим к ней».

Аня отбежала от окна, она кинулась к двери, но никто ее еще не открыл. Девушка попыталась выбить ее плечом, но ничего у нее не получилось.

Тварь царапалась где-то совсем рядом с окном. Третий этаж – это не настолько уж и высоко – ветви деревьев легко достают до карниза.

Аня подбежала к шкафу и открыла его. Ветки деревьев прямо перед окном раскачивались сильнее, чем предполагала сводка из метеоцентра Узбекистана. В шкафу не было ничего, кроме ковра. Обыкновенного, настенного ковра, который нельзя использовать даже в качестве савана, потому что он слишком мал.

– Помогите! Помогите! ПОМОГИТЕ!

Ради всего святого...

Аня захлопнула створки шкафа с такой силой, что они вовсе не закрылись, а ударились и снова распахнулись. Аня не обратила на это внимания. Она встала с боку от шкафа и начала толкать его так, чтобы он закрыл окно. Ей было очень тяжело, но шкаф сдвигался. Тварь свистела и царапалась где-то рядом за стенкой.

Если ты не успеешь задвинуть или оставишь достаточно большую щель, то тварь выбьет стекло и протиснется в комнату. Вереща и вытягивая шею, она кинется на тебя и, откусывая пальцы на руках, которые ты протянешь вперед, чтобы защититься, будет пытаться добраться до шеи, головы. Оторвет руки, разорвет тело, засунет морду под твои ребра и всосет сердце, которое как аквариумная рыбка будет биться на языке у этого чудовища.

Аня успела задвинуть шкаф. Тварь за окном разбила стекло, но ударилась о стенку шкафа. Шкаф задрожал как спичечная коробка и едва не упал на пол, а тварь там, за ним, забилась в истерике, не удержала равновесия и сорвалась с карниза. Аня сидела на полу и слушала, как что-то упало вниз и завозилось там, вереща от боли. Это был единственный звук, который можно было услышать в этом странном доме. Все остальное было тихо – удручающе тихо.

Аня услышала, как тварь снова полезла на стенку. «Когда-нибудь это кончится?» – подумала девушка, сходя с ума. Тварь шуршала ветками.

«Где я? Что происходит со мной?»

Возможно ли, что нашелся парень, который бы похитил меня и спрятал где-то за пределами Ташкента? Возможно... Возможно ли, чтобы он был гениальным биологом и в своей загородной вилле выращивал динозавров для Парка Юрского периода. Невозможно!.. Невозможно поверить, что фантазии Майкла Крайтона сбылись, невозможно, чтобы профессор Персиков снова перепутал яйца и где-то кто-то вырастил ящерку высотой в два метра. Невозможно, чтобы то, что рвалось ко мне в комнату, вообще существовало. Если я признаю его существование, то значит я сумасшедшая, если я не признаю его, то значит я просто дура. Господи, что мне делать? Отодвинуть шкаф, открыть окно и прыгнуть вниз, к нему в пасть? Позволить ему сожрать мое тело, а мою сумасшедшую душу выпустить летать над ним?

Надо сломать дверь и выйти отсюда. Спуститься вниз и найти телефон, телеграф, Интернет. Подключиться к сайту «дабл-ю-дабл-ю-дабл-ю-точка-бог-точка-ру» и попросить о помощи. Пусть помолится обо мне веб-дизайнер сайта. Мне необходима его моральная поддержка.

Аня огляделась и заметила сундук, а рядом с сундуком она увидела крышку люка. До сих пор она его не замечала только потому, что за годы пыль ровным слоем осела на пол и скрыла щели между досками пола и люка, а теперь, когда она в истерике металась по комнате, пыль сдуло и люк четко обозначился ровным квадратом.

Аня подбежала к нему.

Люк был совсем небольшой: метр на метр. Ручки, за которою можно было бы ухватиться, не было. Аня тихо заплакала – слезы потекли по щекам, – она руками гладила люк, точно надеялась, что от ее прикосновений сработает сказочный механизм и для нее откроется путь.

Аня заметила не сразу, вроде бы почувствовала, но отогнала, как безнадежную надежду, а потом, когда это случилось еще раз, она улыбнулась сквозь слезы. Люк дрожал... и сдвигался. Медленно, но верно. Отходил в сторону. Тварь за окном добралась до карниза и ударилась о шкаф. Аня не обратила на это никакого внимания. Тварь с грохотом свалилась вниз. Люк ушел в сторону, и открылась достаточно широкая щель. Аня наклонилась, чтобы посмотреть вниз. Внизу визжала тварь, – наверное, она напоролась на старую ветку.

Аня сначала ничего не увидела, но потом что-то белесое метнулось вверх к ней и прикоснулось к ее лицу. Аня с криком отшатнулась. Что-то острое едва не выцарапало ей глаз. Она с ужасом смотрела на люк. Нежно-белые пальцы высунулись из щели и вцепились в крышку люка, они пытались полностью сдвинуть ее в сторону, чтобы выпустить своего хозяина наружу.

«Если оно вырвется оттуда, изнизу, то только для того, чтобы полностью выдавить у меня глаза».

Девушка забилась в истерике. Она орала, она колотилась головой, она махала руками. Она плакала. Ей было страшно. Она боялась за свою жизнь.

Когда истерика прошла, девушка свернулась клубочком прямо на полу и уставилась на люк. Крышку уже сдвинули настолько сильно, что Аня увидела кого-то, мелькавшего в щели. Аня просто лежала и надеялась, что для нее все закончится быстро. А если нет? Если она почувствует прикосновение его пальцев на лице, когда он будет выдавливать ей глаза, а потом, сквозь боль, она почувствует еще: как ее кровь побежит по лицу, как его пальцы продолжат шарить, протыкая уши, вырывая язык, а главное – спускаясь ниже, ниже, все ниже, до самого низа, где чьи-то руки, которые она уже не увидит, полезут мять и ласкать ее тело, и, может быть, еще он будет при этом кусаться, вырывая куски мяса.

«Не будь дурой, не допусти этого».

Аня встала на ноги.

«Какая жалость, что я не Сигурни Уивер!»

Аня подошла к люку.

Белое, мягкое лицо с глубоко посаженными глазами и высоким лбом, обрамленным длинными, спутанными волосами. «Неужели ты допустишь, чтобы это съело тебя?» Аня огляделась. Рядом с ней стоял сундук. Аня решительно распахнула его. Там внутри лежало ружье. Она взяла его – Аня никогда в жизни не стреляла из ружья, даже никогда не держала его в руках, но сунула дуло в щель между люком и полом и нажала курок.

У нее мелькнула мысль, что ружье может быть не заряжено, что оно может быть вообще игрушечное или надо было нажимать какой-нибудь другой курок или другую кнопку.

Выстрел показался ей похожим на взрыв.

Аня отшатнулась.

Кто-то вырвал у нее ружье. Оно исчезло там, в щели между люком и полом. Аня закричала.

Она кричала и смотрела, как люк сдвигается в сторону и из черной щели вылезает белый, мертвый человек.

Аня смотрела на него и кричала.

Человек вспухший, желто-белый, с черными глазами и застывшей улыбкой мальчика-дауна. Мир, который он видел, наверняка, был не цветным. И он не хотел видеть его цветным.

Мертвый человек пошел к ней навстречу. Девушка кричала. Не замолчав, она кинулась бежать прочь. Все ее мысли осыпались и растворились в пустоте, которая захватила ее мозг. Инстинкты более древние, чем инстинкты размножения, получили управление над ее телом. Это были инстинкты коагулянта, инстинкты дрожащей капельки, плавающей в «первичном бульоне», капельки, которая просто хотела просуществовать целым организмом как можно дольше и ничего кроме этой простой мысли; мысли дожить до завтрашнего утра.

Аня со всего размаха ударилась в дверь. Дверь осталась закрытой, а где-то сзади шел человек-даун, широко раскинув руки для непрекращающегося объятья.

Будет очень больно, обещаю...

Мягкие, рыхлые руки сдавят твою грудь, червивые пальцы вцепятся в горло, а почерневшие ногти раздерут кожу.

И еще будет запах.

Запах погреба, подвала, подгнивших овощей, взорванных консервов, крысиного помета, серой плесени, умершей мечты напугает тебя, очарует тебя, задушит тебя...

Твой крик прекратится, твой плач затихнет, твои судорожные движения остановятся – ты успокоишься, ты затихнешь, ты угомонишься...

Аня развернулась и побежала куда-то прочь – от двери, от человека-монстра. Она споткнулась о табуретку и растянулась на полу. Человек-даун медленно наступал. Он был где-то очень рядом. Ане казалось, что она уже чувствует его прикосновение. Чуть теплое и дрожащее. Аня повернулась к нему лицом. Человек был в двух шагах. У девушки еще оставалось время, чтобы вскочить, схватить табуретку и бить ею куда попало, главное – попадая по человеку-дауну.

Она воспользовалась этим шансом.

Аня ударила его по руке, и человек с силой выдохнул. Он отшатнулся, а она напала на него. Аня била его табуреткой, от табуретки отлетело сидение, и девушка продолжала бить его ножками. Со всех сил размахивалась и ударяла, сознавая, как от человека-дауна отлетают куски застарелого мяса, обнажая тонкие кости. Она ломала их и слышала их треск.

Человек умирал прямо перед ней.

Черные глаза лопнули, когда Аня ударила его по голове. Мягкий череп треснул. Розоватая жидкость потекла по щекам. Человек упал перед ней на колени, а Аня обломками табуретки закатила ему такую пощечину, что шея у него не выдержала: позвонки треснули, кожа лопнула – и череп с улыбкой мальчика-дауна полетел в сторону.

Человек умер у нее на глазах.

Аня убила человека.

Тварь внизу завизжала и снова полезла на стенку.

Аня отошла в сторону, упала на пол и горько заплакала. Что это за мир? Что это за дом? Что это за комната? Как из нее выйти?

Она плакала и не слушала, как за стеной воет тварь, пытаясь добраться до нее и напиться теплой, парной крови девушки.

Потом, когда Аня успокоилась, она начала думать о люке и о ружье, которое осталось лежать там где-то внутри.

Может быть, там комната, где мертвые лежат в неестественных позах: с вывернутыми головами, с неправильно подогнутыми ногами, с раздавленными глазами и улыбками, навсегда застывшими на удивленных лицах.

И ей – Анечке Савеловой – придется туда спускаться, осторожно – в темноте – пробраться (на ощупь). Разумеется, она случайно заденет за кого-нибудь из них и ощутит холодное, стылое тело человека, и это ощущение не прибавит ей уверенности в себе.

Может быть, кто-нибудь из них зашевелится. Она услышит шорох; шорох, леденящий душу, разрывающий мозг. Аня закричит; закричит ужасающе громко, чтобы больше не слышать шороха, но это не значит, что он исчезнет, что он прекратится, что его больше не будет. Она кинется на свет, спотыкаясь о мертвые тела и больше не замечая это – все равно, лишь бы добраться до света, добрать до люка. И когда она подпрыгнет, ухватится за края и попытается вылезти из ямы, то вдруг почувствует прикосновение – не шальное и не легкое, а тяжелое и мгновенное. Кто-то из мертвых схватит ее за ноги и сдернет вниз, где в шипящей темноте ей будет очень больно, очень больно, очень...

Аня открыла глаза.

Все может быть и не так. Там, например, никого нет. Она спустится вниз. Найдет ружье. Выкинет его из люка наверх. Вылезет следом.

А может быть, в этой комнате есть дверь, которая будет незапертой, и она – Аня – окажется свободной. Нельзя просто так выкидывать этот шанс.

До чего же трудно сделать выбор.

Аня встала и осторожно подошла к люку. Он был черным квадратом на полу, где в пыли было уже множество ее следов. Аня встала на колени перед люком.

Черный квадрат.

Аня, зажмурив глаза, как в прорубь опустила в него голову. Она ждала, что кто-то (или что-то) оторвет ей сейчас голову, и она никогда больше не будет мучиться перед выбором.

Ничего страшного не произошло. Аня открыла глаза и попыталась привыкнуть к темноте.

Через какое-то время она увидела комнату. Вниз от люка вела лестница. Аня уставилась на нее. Спуститься вниз? Она не видела кто еще есть в комнате, она даже не видела размеры этой комнаты, и главное, она понятия не имела, где там внизу может быть ружье. Скорее всего человек-даун отшвырнул его в сторону, и оно просто валяется сейчас на полу.

Аня осторожно спустилась по лестнице. Уверенно встала и огляделась. Света, проходившего через люк, было очень мало, но его хватало, чтобы облегченно увидеть, что никого кроме нее в комнате больше нет.

Аня теперь уже совсем спокойно огляделась. Комната была меньше, чем та, наверху. Много меньше. Внимательно присмотревшись, Аня увидела, что комната не пустая – она обставлена в том же странном стиле, что и верхняя. Старый – старинный – шкаф, кушетка, комод, темная рамка на стене, – возможно, картина или чей-то портрет.

Рядом с ним была дверь.

Аня кинулась к ней. Осторожно нажала на дверную ручку. Она легко повернулась. Дверь чуть-чуть приоткрылась, и полоска света упала оттуда. Аня уставилась на нее. Полоска света показалась ей золотой.

Потом серебряной...

Медной...

Аня осторожно закрыла дверь и оглянулась в поисках ружья. Его не было видно.

Аня еще раз, намного внимательнее, осмотрела комнату. Теперь она как будто вся состояла из темных углов, в которых могло прятаться ее ружье и маленькое, зелененькое чудовище с остренькими зубками и шершавым язычком, сдирающим кожу.

Аня беспомощно посмотрела по сторонам. Внезапно она увидела окно, в темноте состоящее из нескольких нечетких линий, соединяющихся в размытый силуэт. Аня подбежала к нему и распахнула тяжелые шторы.

Ничего не изменилось: света вовсе не прибавилось, потому что стекла были закрашены черной краской. Лишь там, где слой этой краски был чуть тоньше, виднелись светлые – серые – пятна. Аня закусила губу. Она отошла в сторону и в который раз оглядела чертову комнату.

Полно темных углов. Ей надо будет открыть вон тот шкаф, посмотреть под кроватью, заглянуть за комод, и где-нибудь там наверняка будет сидеть человек с белой кожей. Он вытянет руку, схватит Аню за шею и притянет к себе, чтобы лучше видеть в темноте выражение ее лица, испуг в ее глазах, полуоткрытый для крика рот. Возможно, он наклонится к ней, чтобы поцеловать (в щечку), и тогда она будет плотно сжимать губы, а он дряблым языком проводить по ним и ждать, когда она не выдержит и, задыхаясь, приоткроет рот, и он тогда успеет, все успеет, все...

Аня размахнулась и едва не ударила по стеклу руками, чтобы разбить его и пустить свет в комнату, где жил человек-даун, но она остановилась. Успела остановиться, потому что ходить потом по этому дому, капая кровью, по меньшей мере глупо. Кто знает, сколько монстров вытянут шеи, навострят ноздри, прислушаются к ее шагам? Немереное число... Придется искать ружье в темноте, или выйти из комнаты в неизвестность просто так – не вооружившись.

Аня встала на карачки и начала осторожно, внимательно осматривать пол рядом с лестницей, а потом, по кругу, дальше. У человека не было много времени, чтобы спрятать ружье; и если никто не пришел и не унес его, оно должно быть где-то здесь, и все, что требуется от Ани – это перестать бояться темноты, мышей, пауков и посмотреть где-нибудь в углу.

Ружье оказалось рядом с кроватью. Длинная, вытянутая тень, Аня схватила его, а потом подумала, что сначала нужно было присмотреться внимательнее – длинная, вытянутая тень могла оказаться змеей, кусающейся серной кислотой или еще каким-нибудь опасным химикатом.

Аня встала с колен, положила палец на курок и подошла к двери. Осторожно приоткрыла ее и выглянула в щелку.

Она увидела пустой коридор. Только двери, двери, двери и ничего кроме дверей – словно она попала в очень странное место Алисы из Страны Чудес.

Аня вышла из темной комнаты. Она не стала закрывать за собой дверь. Закрытые двери нервировали ее. Ей казалось, что за ними скрыты какие-то мрачные тайны: скелеты, монстры, убийцы. Ане абсолютно не хотелось окружать себя тайнами. Ей никогда больше не захочется окунуться в таинственность и романтичность. Все... с нее хватит. Раз и Навсегда. Она больше никогда не будет разговаривать по телефону с непредставившимися людьми, читать неподписанные записки и знакомиться с кем-нибудь на улице.

Сегодня она уже познакомилась. Когда она вышла из института и прошла чуть вперед к троллейбусной остановке, то вдруг столкнулась с незнакомцем. Приятный на первый взгляд парень. Только странное чудачество: он был просто влюблен в изумрудный цвет – изумрудная рубашка, изумрудные джинсы, даже контактные линзы изумрудного цвета. Или, впрочем, цвет глаз был у него все-таки настоящий?

Аня вдруг очнулась. Что же происходит? Она же что-то вспомнила! Что-то про сегодняшний день. Она вспомнила, как вышла сегодня из университета с Жанной и Викой. Это воспоминание было удивительно четким и ясным. Они говорили о чем-то не особенно значительном, может быть, о вчерашней передаче «До шестнадцати и старше...», а может быть, о курсовой, которую необходимо сделать, и никто, абсолютно никто, не представляет как, или, возможно, о том, что Вике нравится какой-то парень со второго курса. Аня не могла уверенно вспомнить тему разговора, но это не стоило ровным счетом ничего. Зато она очень четко помнила, что они втроем – Аня и Вика по бокам, Жанна в центре – шли к троллейбусной остановке, когда вдруг она заметила парня, одетого во все зеленое.

Он был симпатичный, и он смотрел на нее. Аня горько усмехнулась. Ха-ха! последнее, что она помнила – это парнишка, который ей понравился. Здорово! Великолепно!

Она посмотрела на ружье, которое держала в руках, положив палец на курок. Что с ним делать? Сколько патронов в нем еще осталось? Может ли быть, что ни одного? Как это проверить?

Аня (с интересом) осмотрела ружье. Мужики в фильмах как-то разгибали его, и становились видны патроны, которые лежали в каких-то специальных углублениях. Возможно, что она точно так же сможет раскрыть ружье? и сможет ли она потом закрыть его? А вдруг какой-нибудь патрон выпадет, и что она будет делать? О боже! Ну почему на стрельбище возили только пацанов, а все чему учили девочек – это делать искусственное дыхание?

Аня прикусила губу, а потом решила, что не будет разбирать ружье. Конечно, глупо идти вперед, если точно не знаешь, вооружена ты или нет, но потерять единственный шанс пристрелить какого-нибудь ублюдка – это, по мнению Ани, было еще глупее.

Она внимательно осмотрелась. Комната, в которой она сейчас находилась, была, как Аня сразу и подумала, коридором. Сбоку было по две двери, и еще две двери в начале и конце коридора. Все двери, кроме той, из которой она вышла, были закрыты. Аня с тоской закатила глаза. Сколько монстров может за ними прятаться? Не меньше миллиона, разумеется...

Аня вышла на середину зала. Открывать боковые двери бесполезно – там, наверняка, пустые комнаты для гостей: шкаф, столик и большая кровать, которая захлопнется, как мухоловка, когда уставший гость приляжет отдохнуть после долгой дороги. Так он и умрет: выпучив глаза, открыв рот и скрючив пальцы; он умрет, чувствуя бегущую кровь на теле, железные прутья в легких и электрические сигналы в нервах.

Выход нужно искать где-то в одной из тех двух крайних дверей – одна из них начало, другая – конец. Только кто из них кто?

Аня подошла к той двери, которая была ближе к темной комнате. Она положила палец на курок и распахнула дверь. Само собой разумеется, что ее движения были не такими строгими и четкими, как у командос Шварцнейгера. Если бы там прятались зубастый монстр с мгновенными реакциями, то девушка была бы уже мертва. Кровь бы хлестала из разорванного горла, а руки бы оказались беспомощно вытянуты в попытке прикоснуться к нему.

Комнатка была удивительно маленькой – явно предбанник. На потолке в дешевом абажуре висела лампочка. Ее света вполне хватало, чтобы увидеть, что ничего опасного в комнате нет.

Аня зашла внутрь.

В комнатке были пыльные шкафы и винтовая лестница, которая вела к следующей двери. Аня мельком оглядела пыльные полки и поднялась по лестнице. В замочную скважину верхней двери был вставлен ключ. Аня дернула ручку, попытавшись открыть, но дверь оказалась запертой. Тогда она повернула ключ и после этого смогла распахнуть дверь.

Аня легко узнала комнату, которая была там. Именно тут она очнулась, именно тут все началось. Шкаф все еще стоял у окна, мертвый человек все так же лежал на полу. Там в глубине чернел люк, и рядом с ним лежала крышка.

Аня молча развернулась и спустилась назад в предбанник. Потом вышла в коридор и направилась ко второй двери, которая теперь без сомнения была именно той, за которой скрывалась лестница, по которой Аня спуститься вниз на первый этаж.

Девушка осторожно прошла через коридор, ей показалось, что пол уже совсем сгнил, и если она будет делать слишком резкие движения, то рискует проломить его и сорваться вниз, сломать ногу и лежать, беспомощно наблюдая, как мертвые люди разводят рядом с ней костер, чтобы сварить ее заживо в огромном котле, черном и закопченном от бесконечных оргий.

Девушка уверенно распахнула дверь, – возможно, она уже начала верить, будто закрытые двери не представляют для нее потенциальной угрозы.

За дверью был огромный лестничный пролет. Ажурные перила защищали ступеньки, которые двумя полукругами спускались вниз. В самом их начале, еще на пролете, стражами стояли две статуи. Грязно-розовые, как несвежее мясо, с чешуйчатой кожей, с чудовищными когтями и огромными глазами, в которых отсутствовали зрачки.

Аня замерла в дверном проеме и с испугом уставилась на одну из них, но та не шевелилась.

«Это просто статуя, это просто раскрашенный обломок скалы, гаргулия – несимпатичное проявление искусства, чья-то болезненная фантазия, которую поставили там, чтобы напугать меня. Просто напугать... как будто меня можно испугать простой, хотя и безвкусной скульптурой».

Аня не испугалась.

Она вышла на лестничный пролет и шагнула к ступенькам и статуе, которая их сторожила.

Ничего не изменилось.

Один шаг.

Скульптура без зрачков равнодушно смотрела сквозь девушку.

Еще шаг.

Скульптура не дышала.

Аня уверенно пошла на нее, собираясь обойти это каменное чудовище, спуститься по лестнице вниз, если надо, то пройти еще один коридор, подойти к входной двери, распахнуть ее, выйти в сад, открыть чугунную калитку, выйти в лес, пройти через него на дорогу, голосовать, объяснить водителю ситуацию (он поймет), пообещать заплатить, когда приедем в Ташкент, зайти в свою комнату, лечь на кровать и истерично заплакать, переживая все сумасшедший события сегодняшнего дня.

Скульптура ожила. По каменному телу пробежала дрожь, за каменными плечами раскрылись кожаные крылья. Розовая гаргулия заорала и прыгнула на Аню. Девушка закрылась от нее руками, выронив ружье, и скульптура укусила ее руки – по розовым губам потекла кровь. Аня закричала от шока. Гаргулия радостно завизжала, запрокинула голову и с размаху наклонилась к Ане и прокусила ей кожу на тыльных сторонах ладоней. Змеиные зубы – как тонкие иглы – проткнули насквозь мышцы, длинный язычок слизал капельки крови. Аня заплакала и закричала. Гаргулия лапами, похожими на изуродованные человеческие конечности, попыталась развести в стороны Анины руки, которые девушка как защиту все еще держала перед собой. Монстр казался мужчиной, насилующим женщину. Но вдруг тварь неожиданно отступила. Видимо она оказалась на какой-то невидимой границе, через которую не могла переступить, и теперь злобно и беспомощно смотрела на Аню, словно сторожевая собака на цепи. Ружье, которое так дорого стоило для девушки, валялось за спиной розового животного. Тварь визжала, и Аня видела, как дергается ее язычок, но потом гаргулия отступила, она вернулась на свое место и замерла неподвижно, снова уставившись в никуда.

Аня прислонилась к двери и закрыла глаза. Зрачки за веками беспрерывно двигались, а потом вдруг на ресницах появились слезы, секунду они были похожи на две росинки, но затем скатились по щекам, упали на одежду, впитались – два темных пятнышка, которые легко потерялись среди бордовых капель крови.

Аня осторожно опустила руки. Они болели ужасно, но Аня больше не плакала. Она думала, что ей нужно просто найти аптечку. Если это жилой дом – бывший жилой дом, – то где-то здесь, возможно, в ванной комнате, должен стоять или нависать шкафчик, в котором находятся ряды баночек, бутылочек и еще чего-то, что необходимо ей.

Аня открыла глаза. Она подошла к двери, открыла ее и зашла в коридор. Четыре двери. Одна из них уже открыта – только одна... Там за ней видна темнота, а за другими? Осталось еще три. Возможно, одна из них ванная. Возможно, за двумя другими комнаты мертвецов, зоопарки динозавров, оргии вампиров. Странные, невозможные твари, замершие, как статисты, ожидающие истеричного крика режиссера, ожидающие от него какого-нибудь знака: синей молнии за окном, монотонного боя часов, скрипа открывающей двери...

Тебя, Аню, раздерут на части, обгложут кости – выплюнут мослы, прожуют одежду – языком вылизывая места, впитавшие кровь. Это дом мертвых, это дом с привидениями, это царство смерти. Человек, неожиданно для себя проснувшийся на грязном полу, не выдержит здесь долго, он, возможно, сумеет убить двух-трех монстров, но третий-четвертый убьет его.

Ты можешь сойти с ума от этих мыслей. Ты можешь встать на колени и помолиться господу. Ты можешь заплакать и вопрошать у доброго господа, за что такая несправедливость, и когда он не ответит, заорать и проклясть неуместного тебе бога.

Это ничего не значит.

Это ка.

Это ты, коридор с тремя дверями и желание дожить до восьмидесяти лет, к двадцати пяти выйдя замуж, к тридцати имея сына или дочь, к пятидесяти став бабушкой – Großmuter, – и в конце тихо исчезнув, лежа в своей постели, сложив руки на груди и от старости не понимая, что происходит.

Аня открыла первую дверь слева. Там была спальня. Огромная двухместная кровать, занявшая всю комнату. Напротив – старинный комод и готическое трюмо с огромным зеркалом. Аня отразилась в нем.

Она осторожно, как можно дальше, обошла кровать, потому что покрывало свисало до пола, и о том, какие сюрпризы жили под ним, среди темноты и пыли, внимательно прислушиваясь к неосторожным шагам в комнате, можно было только предполагать.

Аня аккуратно открыла ящички комода и посмотрела, что в них лежит. Ужасно больно было поднимать и опускать руки, напрягать пальцы, но ей необходимо было найти бинты, спирт или йод, чтобы продезинфицировать и забинтовать маленькие ранки на руках.

Думать о том, что она – Аня – будет делать после этого, как-то не хотелось.

Все ящички были пусты.

Аня прикусила губу.

Боже, до чего ж Ты жесток!

Если она так ничего не найдет, то придется в качестве бинта использовать простынь с той кровати, или, если ее не будет, то это самое покрывало. Конечно, нужно было еще посмотреть в трюмо, – может быть, там будут французские духи, которые Аня сумеет использовать вместо дезинфицирующего спирта.

И, разумеется, еще осталось две комнаты. Что лучше: синица в руках, или журавль в небе? Может быть, ее убьют в соседней комнате. Может быть, в соседней комнате стоит полностью укомплектованная аптечка.

Пытаясь решить эту задачу, Аня подошла к окну. В окне был сад. Присмотревшись внимательнее, девушка догадалась, что окно в этой комнате выходит на ту же сторону, что и окно в верхней комнате.

Аня автоматически подумала, что уже темнеет.

Она отошла от окна, вышла в коридор и открыла дверь первой комнаты справа. Там было темно. Аня с криком отшатнулась.

Что же делать?

Девушка стояла в дверях первой комнаты и с испугом, даже с ужасом, смотрела в дверной проем второй.

Что же ей делать?

Стоять так и смотреть, пытаясь хоть что-нибудь увидеть, и молиться, чтобы никто зубастый не шагнул к ней оттуда навстречу, желая только ее смерти?

Аня присмотрелась внимательнее, ей показалось – не может быть! – но ей показалось, что там, в темноте, стоит ванная на чугунных ножках. Да, это ванная, а это ванная комната, которую она искала, а в ванных комнатах нет окон и там всегда темно. Где-то рядом с дверью должен быть выключатель, а где-то там дальше должен быть шкафчик с медикаментами. Конечно, возможно, что в ванной плавает крокодил, а из унитаза могут выскочить Крамм, Айкис и Облина, но Ане все равно ничего больше не остается.

Она осторожно заглянула в комнату, пытаясь найти выключатель. Он в самом деле был там, рядом с дверью. Аня осторожно нажала на него, внутренне ожидая, что сейчас ее рука наткнется на паука или скорпиона, или кто-то схватит ее за руку и буквально вдернет в темноту, где они будут вместе принимать ванну, наполненную женскими слезами.

Ничего страшного не случилось, Аня включила свет, и желтая лампочка загорелась на потолке. В комнате никого не было. Девушка увидела шкафчик, и когда открыла его, то нашла в нем именно то, что ей было необходимо. Аня облегченно вздохнула.

Она автоматически закрыла за собой дверь на крючок, как закрывала ее всегда дома. Потом она осторожно сняла свою куртку – каждое движение было очень болезненным, – а затем рубашку и водолазку. Ее руки были сильно искусаны, особенно сильно нижняя часть от локтя до кисти. Те участки кожи, в которые вошли зубы-иглы гаргулии, вспухли и покраснели, а сами руки просто горели.

Аня нашла в аптечке спирт, смочила вату и протерла ужаленные кожу. Если она нажимала на ранки слишком сильно, то из них выдавливалась кровь. Пальцы у Ани дрожали. Скоро весь кусок ваты пропиталась кровью и стал красным – тогда девушка оторвала новый.

Затем Аня достала йод. Сплошь смазывать поверхность кожи йодом нельзя, поэтому она нарисовала сеточку. Когда девушка рисовала клетки на правой руке, было не удобно и линии получались кривые. Потом Аня осторожно забинтовала свои руки.

Она сидела на полу на своих вещах, аккуратно накладывала бинты и тихонько плакала.

После того, как Аня обработала укусы розовой твари, она очень осторожно оделась. Потом снова заплакала. Что же ей делать? Как суметь выжить? Как вернуться домой?

Пусть кто-нибудь придет и спасет ее. Все что она смогла – уже сделала, она не может больше. В книгах, которые читала Аня, всегда появлялся хороший парень, который брал героиню за руку и выводил из темноты. Только Стивен Кинг позволял умирать хорошим героям, но ведь его можно и не читать, не так ли? Это не домашнее задание, в конце концов! Ну, почему Аня не заслужила такого же парня? Почему она одна осталась в этом кошмарном сне (или может, свихнувшейся реальности)? Аня устала. Она не может больше. Она В САМОМ ДЕЛЕ не может больше.

«Господи, неужели мало, что я сама спаслась от трех монстров? Если скульптура может ожить и напасть на меня, то почему входная дверь не может распахнуться и впустить семерых богатырей? Я не могу сделать что-то еще. Господи, помоги! ПОМОГИ МНЕ!

Я сделаю все, что ты захочешь.

Я убью всех атеистов. Я раскопаю могилу Лео Таксиля и разбросаю его гниющие останки.

Я буду проповедником и поведу за собой людей туда, куда ты захочешь. Я знаю. Я смогу.

Но если ты кинешь меня здесь...

Если ты не поможешь мне...

Если ты не отвлечешься от бутылки с «Мериндой» и не обратишь на меня своего внимания...

я умру...»

Аня встала с пола.

«Почему хорошие парни бывают только в книгах, а в реальной жизни они или пьют, или умирают от рака, или сбегают с другой?

Почему я не героиня доброго рассказа про дикую собаку динго, а живу в каком-то героиновом бреде писателя-маньяка?

Почему я сижу и плачу здесь, а где-то в мексиканском ресторане Эстер целует Луиса Альберто?

Почему жизнь так несправедлива?

Господи, ты должен знать!»

Аня подошла к двери, открыла ее и вышла в коридор, она даже не подумала, что там уже мог кто-нибудь появиться, чтобы теперь выпрыгнуть из засады и убить ее, перекусив шею.

Девушка вышла на лестничную площадку к тем двум розовым скульптурам. Что, может быть, попытать счастья и подойти к другой гаргулье? А вдруг ей повезет, и та окажется просто статуей, поставленный здесь на всякий случай в расчете на дурака?! Аня усмехнулась: «НИ ЗА ЧТО!»

Она посмотрела на ту тварь, которая пыталась ее убить. Монстр ожил, когда она подошла к нему вплотную. Если вдруг кинуться и попытаться проскочить мимо, пока он еще не успел очнуться и придти в себя? Если повезет, то она успеет убежать и спрятаться в какой-нибудь комнате или даже сразу выскочить в сад.

«Глупости, не дури, он не пропустит тебя».

В любом случае, монстр ожил только в (непосредственной) близи. Аня осторожно подошла к краю лестничной площадке, к ажурным перилам, которые не давали возможность спрыгнуть вниз, минуя розовых стражей. Девушка старалась держаться на равном расстоянии от обоих монстров. Получилось так, что они стояли по краям, а она – посередине между ними и держалась руками за перила, смотря вниз. Туда спускались два лестничных полукруга и соединялись в одну большую, громадную, как в фильме «Титаник» с Леонардо Ди Каприо, лестницу, которая выводила потом в коридор первого этажа.

Аня подумала, что если бы у нее была веревочная лестница, то она смогла бы перекинуть ее через перила и потом осторожно спуститься по ней на первый этаж, обойдя гаргулий.

Девушка, медленно пятясь и непрерывно наблюдая за монстрами, вернулась с лестничного пролета назад в коридор. Там она уверенно зашла в спальню и еще раз осмотрела ящики старого комода и содержимое трюмо. Она искала веревку. Ее не было. На всякий случай Аня посмотрела в ванной и в той, третьей, комнате, в которую до сих пор еще не заходила. В ней не оказалось ничего интересного, всего лишь запертый шкаф и умывальник. Девушка подергала ручки шкафа, но от этого ничего не изменилось.

Аня посмотрела еще в темной комнате, но нашла только серый ключ. Девушка вернулась к лестничному пролету, она постояла в дверном проеме, изучая статуи. Она сосредоточенно думала.

В конце концов, Аня нашла выход. Из спальной и той темной комнаты она взяла покрывала, простыни, пододеяльники и связала из них веревку. Наверно, именно по таким веревкам сбегают сказочные принцы из сказочных башен.

Она вернулась на пролет и осторожно подошла к перилам, каждую минуту ожидая услышать, как зашелестят кожаные перепонки у оживающих статуй. Аня спустила веревку вниз – она даже оказалась длиннее, ее конец свернулся там, как змея, на нижних ступеньках лестницы.

Аня растеряно посмотрела вниз. Ей абсолютно не хотелось спускать вниз таким образом, но другого варианта просто не было, поэтому девушка перелезла через перила и начала осторожно скользить, крепко держась за веревку.

Перебирая руками, которые жутко болели, она спускалась к первому этажу. Розовые скульптуры стояли неподвижно, но зато ужасно болели руки.

Аня сорвалась. Она не выдержала этой боли и просто... простыня выскользнула из пальцев, и девушка, слегка прикасаясь к тряпочной веревке, полетела вниз.

Она упала неудачно, при падении согнув ногу и свалившись прямо на нее. Нога тут же откликнулась болью. От сильной боли Аня свалилась на бок и зарыдала, уткнувшись носом в пол. Но почти сразу же очнулась и испуганно подняла голову, чтобы оглядеться...

Никого не было.

Аня посмотрела вверх.

Статуи стояли неподвижно.

Аня посмотрела вперед.

Так и есть – чуть дальше, если пройти по коридору, была дверь; наверняка, входная, потому что рядом Аня увидела гардеробный шкаф и чью-то куртку, повешенную на дверную ручку этого шкафа.

Аня, стоная, приподнялась и захромала к двери. Даже если откроются все двери и даже если сверху закричат гаргулии, спускаясь вниз, это ничего не изменит. Аня не остановится. Она подойдет к двери, распахнет ее и уйдет прочь.

Больше ничего не имеет значения. Все не так уж важно.

Аня доковыляла до середины коридора, потом до гардеробного шкафа, до входной двери, потом она распахнула дверь и вышла в сад.

Ее ошеломила бесконечная зелень, осенний холод и серое небо, моросящее дождем. Аня отшатнулась и отступила в дом. Там вдруг резко обернулась: не появилось ли позади привидение, дышащее в спину перегаром из крови, мяса и костей. Никого не было.

Аня еще раз посмотрела в дверной проем. Холод, зелень, дождь... Аня отвернулась, увидела гардероб и распахнула створки шкафа. Он был полупустой – только несколько грязных, порванных ботинок, зонтик в углу и старый плащ.

Аня решительно вытащила зонтик из угла и вышла из дома, аккуратно закрыв за собой дверь.

Аня очутилась в саду.

Дождь барабанил в зонт, холод пробирался под одежду, асфальтированная дорожка петляла между деревьями и выходила, наверное, к чугунным воротам, открывающимися со скрипом, раздражающим душу. Аня пошла по ней.

Все вокруг зеленое.

Все зеленое.

«Все красное». Иоанна Хмелевская. Игра слов. Это ничего для тебя не значит. В конце концов, на свете останешься только ты, убийца и тараканы.

Зеленое.

Зеленое с чем-то ассоциируется. Аня задумалась, шагая по дорожке. Ассоциируется с чем-то уже виденным сегодня.

Зеленый парнишка! Он смело топал ей навстречу, широко улыбаясь. Аня вспомнила.

Ага, кажется, у тебя впереди флирт.

В какой-то миг границы раздвинулись, или, нет, наоборот, сузились до бесконечно малых величин. Все люди – значащие единицы – перестали существовать, выпали из видимого диапазона.

Мир стал очень ярким, пронзительно ярким, в нем поселились только два существа: он и она. Изумрудный мальчик с широкой и открытой улыбкой, правильная девочка с наивной верой в настоящую любовь.

Аня ждала свою любовь именно так: они идут навстречу друг другу, они видят только друг друга, они прикоснутся скоро друг к другу.

Чувство дежа вю нахлынуло как океан. Она рисковала утонуть в нем. Воспоминание о будущем. Аня, никогда до этого не видевшая изумрудного мальчика, тем не менее помнила все: его лицо, его взгляд, его улыбку.

Она помнила даже его имя.

Его имя было иностранным. Оно состояло из двух букв.

Ра.

В честь бога солнца из Египта.

Она помнила, что прикасалась к нему, он прикасался к ней. Самые приятные мечты были о его прикосновении.

Когда он подошел к ней, она уже была влюблена в него так сильно, что кружилась голова.

Ассоциация исчезла, воспоминание оборвалось.

И Аня пошла дальше по дорожке, оглядываясь по сторонам. Зеленые кусты слева и справа – вечнозеленые листья, которые не завянут даже зимой. Очень возможно, что она – зима – скоро начнется. Здесь на дорожках ляжет белый снег, а там возле крыльца кем-нибудь будут протоптаны тропинки. Кем-нибудь... Тобой! Потому что ты задержишься здесь надолго.

Навсегда.

Аня завернула вместе с дорожкой за поворот и увидела беседку. Старую, с когда-то белой краской, но теперь уже посеревшую и покоробившуюся. Сучковатые, корявые ветви розы обхватили беседку точно лапы паука. От асфальтовой дорожки к беседке вела узкая тропинка.

Аня почему-то – бессознательно – завернула на нее и поднялась по ступенькам.

Удивительно! В беседке стоял маленький, круглый столик, накрытый для раннего ужина. Аня увидела салаты, закрытое блюдо и вино. Девушка подумала, что это поразительно вовремя, и подсела к столу. Она обратила внимание, что стол сервирован для двух персон.

«Замечательно! Если из леса ко мне выбежит полуголый Тарзан, то я смогу предложить ему присоединиться ко мне и таким образом научу его пользоваться вилкой».

Аня попробовала один из салатов. Он был острый и вкусный. Она посмотрела, что в закрытом блюде, и там оказалась холодная курица с яблоками. Девушка налила себе вина в бокал и подумала, что много пить в этот вечер нельзя.

Аня сидела в старой беседке, оплетенной крючковатой розой, ужинала, чувствовала тепло от вина и холод от ветра. Она смотрела перед собой и видела мокрый вечнозеленый кустарник и думала, что все не так уж плохо. Только желтые, коричневые листья на земле. Только мокрые, не подметенные дорожки. Только одиночество. Ане вдруг показалось, что именно это настроение является основным для дома, в котором она сейчас находится. Легкое сочетание дождя, осени и пустого бокала напротив – капли, вечнозеленые листья и холод. Чтобы не чувствовать его, Аня наполнила второй бокал вином до краев и чокнулась с ним.

Ужин затягивался. Аня сидела в холодной беседке, зябко куталась в свою легкую курточку и думала.

Начались ли уже поиски там, в Узбекистане, в Ташкенте, дома? Вряд ли... Сколько времени прошло с того момента, как она пропала? Были ли свидетели ее исчезновения? Возможно ли, что ее похитили? Возможно ли, что Вика и Жанна видели, как ее запихали в черный лимузин, который потом исчез с сумасшедшей скоростью в неизвестном направлении? Возможно ли, что они уже позвонили к ней домой, чтобы предупредить родителей, что Аня, вероятно, сегодня задержится? Что ее похитили, а мимо шли прохожие, делая вид, что куда-то спешат?

Аня поджала губы.

Если никто не видел, если похитители действовали профессионально («Давай, поехали ко мне домой, чтобы переписать тебе Земфиру!»), то никто не хватится до утра, а утром мама, готовя завтрак, будет все более нервничать, ожидая звонка от подружки, у которой дочка, наверное, ночевала. Звонка не будет, и мама переперчит салат, пересолит яичницу и уйдет на работу с чуть-чуть неаккуратной прической. Где-то с двух часов дня, она начнет каждые тридцать минут звонить домой и ждать, что трубку поднимет Аня. К шести часам она вернется домой и спросит у Сашки: не приходила ли Анька, а когда младший брат растерянно пожмет плечами, то она сядет (упадет) на диван и заплачет, спрятав лицо в руках и вздрагивая всем телом...

Аня съежилась. Они начнут искать ее не раньше завтрашнего вечера, когда мама позвонит на работу отцу и скажет ему, что Аня так и не появилась. После этого мама станет обзванивать всех ее подружек, и Жанна или Вика (кто-то из них) скажет, что они втроем сели вчера в троллейбус и доехали до сто сорок пятой школы, где Аня вышла и прошла до автобусной остановки – они это видели из окна уезжающего троллейбуса.

А вот дальше никто ничего уже не видел.

Смогут ли ее найти здесь? – в заброшенном доме, находящемся где-то посреди сказочного леса Джона Толкиена и наполненного монстрами Стивена Кинга?

Нет, нет, нет, ты должна верить...

Аня встала, она подумала, что хорошо бы взять с собой оставшуюся еду – она еще пригодится, но никакой сумки с собой не было, поэтому девушка тяжело вздохнула и забрала с собой только бутылку с вином. Курицу и салаты она оставила птичкам, или тому, что заменяет здесь птичек.

Девушка вернулась на основную дорожку и пошла по ней, надеясь вскоре выйти к чугунным воротам.

Дорожка петляла, делала столько изгибов, что девушка удивилась, зачем нужно делать такой лабиринт – прямо как в Диснейленде. Чтобы совершать здесь чудеса на виражах или для того чтобы прятать в нем сына, незаконнорожденного от белого быка? Аня попыталась в качестве ориентира использовать дом, и выходило, будто она, двигаясь по дорожке, огибает его. Девушка попыталась представить, с какой стороны она окажется, и вроде бы получилось, что с той, куда выходило закрашенное окно в комнате человека-дауна.

За поворотом дорожка, как впрочем и следовало ожидать, оборвалась. Аня вышла к старому пруду.

– О, нет!..

– Господи, ну зачем мне эти сюрпризы?!

Аня увидела внизу, возле самой воды, белые скамейки, она спустилась к ним, уселась и отпила из горлышка бутылки. Она держала раскрытый зонт над собой и смотрела на воду.

Круги от капель дождя успокаивали ее. Аня пила вино и наблюдала за ними. Ей просто необходимо успокоиться. Вода плескалась почти у самых ног.

Со дна к ней поднялись рыбы. Чудовищные, белые, пухлые с деформированными ртами и глазами. Рыбы плавали, жадно глотали воду и наблюдали за ней, за Аней Савеловой. Девушка поежилась.

Рыбы бились у ее ног.

Девушкой овладела апатия – ей было абсолютно все равно, и она не пыталась подобрать под себя ноги. Рыбы тыкались в ее кроссовки. Аня, почувствовав их слабые толчки, подумала, что уровень воды, наверное, поднялся, потому что не могла же она сесть так, чтобы ее ноги оказались в воде.

Аня отпила еще вина. Рыбы вращали глазами и пытались откусить обувь. Вода словно прибывала, но Ане было все равно.

Девушка допила вино. Она зашвырнула бутылку, как могла далеко в озеро, встала и пошла вдоль берега. Ей казалось, что там, с другой стороны пруда, продолжается ее асфальтовая дорожка. Рыбы бились без нее на мелководье. Аня не обращала на них внимания, ей было все равно.

Она обошла пруд, и ей все время чудилось, что рыбы плыли за ней, но девушка не оборачивалась. Она, в самом деле, вышла к продолжению своей дорожки. Там Аня, уже пьяная, пошла дальше. Она, как раскованные девочки на сцене, размахивала и крутила зонтиком, она свободной рукой дотрагивалась до веток живой изгороди и сбивала дождевые капли.

Развлекаясь подобным образом, Аня дошла до чугунной решетки. Дальше девушка решила идти вдоль нее прямо по мокрой траве: так она обязательно найдет ворота, точно не пропустит их.

Она пошла так, как решила. Кроссовки стали совсем мокрые, промокли уже и носки, но Аня не чувствовала это. Она шагала, пела и искала выход. Она забыла, что где-то здесь в саду прячется жуткая тварь, одновременно похожая на крокодила и птицу, монстр, родственный чудовищам из Парка Юрского периода.

Белые рыбы почти все ушли назад, на дно, потому что к пруду спустился динозавр. Он прыгнул в воду и схватил пастью несколько пухлых, мокрых тел. Он сожрал их, дергая мордой, как огромная птица, а потом опустил голову, сделал несколько глотков мутной воды и как курица задрал голову, чтобы вода по пищеводу попала в желудок.

Потом тварь встряхнулась и пошла вдоль берега, пытаясь поймать еще несколько рыб.

Аня нашла чугунные ворота. Они были закрыты. Аня не удивилась.

Тварь обошла весь пруд, но больше не смогла ничего поймать. Она задумчиво вскинула голову и посмотрела в глубь сада.

Девушка перелезла через ограду. Она спустилась с той стороны чугунной решетки, подобрала заранее перекинутый зонтик, раскрыла его и пошла в лес.

Тварь тем временем нашла беседку. Она минуту смотрела на нее из-за кустов, а потом прыгнула, продралась сквозь колючие розы и сожрала остатки холодной еды, которые лежали на столе. Мордой она случайно задела бокал, который Аня наполнила вином, чтобы не чувствовать себя одинокой, и он с хрустальным звоном разбился об пол, вино разлилось кровавой лужей.

Аня стояла на опушке леса и с тревогой смотрела в чащу. Уже совсем стемнело, и она почти ничего не видела. Дождь все не давал надежды прекратиться, и она слышала, как его капли бьются об зонт – это был единственный звук, который она слышала. Немного, не правда ли? И еще ей было холодно; она, наконец, заметила, что носки и кроссовки насквозь промокли.

Девушка подумала, что правильнее вернуться в дом, по пути забрав оставшуюся еду из беседки, переночевать в доме, забаррикадировавшись в одной из пустых комнат, и уже утром выйти снова и на этот раз уже идти, идти до конца.

Тварь обнюхала мокрые следы возле чугунной решетки, а потом с грустью посмотрела сквозь нее туда в лес, откуда иногда приходили пушистые животные, которые залезали в сад, а она их убивала и съедала, сплевывая потом пух, прилипший к языку.

Аня развернулась и пошла в дом.

Тварь ходила вокруг дома и заглядывала в окна. Ей все еще хотелось есть.

Аня перед тем, как перелезть через решетку, снова перекинула зонтик. Одна из спиц уже сломалась и торчала как подбитое крыло птицы (вороны).

Тварь продралась сквозь кусты к пруду и неожиданно прыгнула в воду. Но белых рыб не было – они все ушли в глубину и не возвращались.

Аня совсем замерзла, и необходимость прикасаться к ледяному чугуну не радовала ее абсолютно. Она перелезла назад в сад и пошла по одной из дорожек, лавируя среди клумб и газонов, надеясь, что сейчас, наконец, она выйдет к дому. Стало совсем темно. Дом казался какой-то огромной, черной дырой, впитавшей в себя весь свет; ничего дальше вытянутой руки не было видно. Аня шла и думала, что сейчас, черт, ей придется заглядывать в комнаты первого этажа, рискуя столкнуться нос к носу с жутким привидением, но перед этим она должна найти беседку и доесть то, что осталось от ее ужина. Разумеется, все будет холодным, даже ледяным, но это единственная еда, которую она сумела найти здесь.

Вскоре она вышла к беседке – теперь в темноте это было всего лишь смутное пятно – белесая клякса посреди черной страницы ночи. Аня уверенно поднялась по ступенькам и зашла под крышу беседки, она встряхнулась, закрыла зонт и шагнула к столику, который она видела немного нечетко.

Она растеряно остановилась. Расколоченные тарелки, раскиданные салаты – Аня попятилась – хрусталь разбитого бокала зазвенел под ее ногами. Девушка с ужасом увидела, что все куриные косточки, которые она, смеясь, оставила для «птичек», съедены...

Кто бы мог это сделать?

Аня сжала ладони в кулаки.

Ни одна птица не кричала в округе, был только шорох ветра и стук дождя. Для того, чтобы услышать что-нибудь еще, необходимо было уже подключать свою фантазию.

Анина фантазия уже приступила к работе, отталкиваясь от осколков фарфоровых тарелок, от разбросанных листьев салата, от темной лужи вина на полу, она летела, широко раскинув крылья, и рисовала; рисовала зубастую морду, тихую поступь шагов, кровь, брызгающую во все стороны, и ошметки кожи и мяса на обрубках костей.

Пусть на самом деле нападение хищных животных не так уж кроваво и живописно, фантазия не считается с реальными фактами, она не нуждается в научных наблюдениях, она – сноб, она верит только в себя и принимает только свою идеологию; идеологию, по существу являющуюся синтезом картин Валеджо и Дали. Она пугает тебя и, возможно, получает от этого мазохистскую радость, потому что иначе как объяснить твою непонятную тягу к ужасному и скверному: к автомобильным авариям, к фильмам ужасов, к смерти незнакомых людей в выпусках «Катастроф недели».

Аня так и стояла, сжав руки в кулаки, и перепугано смотря перед собой, по сторонам – в темноту, в шуршащие кусты, в даль асфальтированных дорожек – где-то там истина, которую ищет Фокс Малдер, где-то там смерть с наркотическим блеском в пустых глазницах, где-то там чудовище, монстр, динозавр из Парка Юрского периода – он уже съел Тима, Лекси и слишком умного математика (если Стивен Спилберг не показал этого момента, то только потому, что система «СиП» не разрешила ему), а теперь он снова голоден и опасен. Он уже пил воду из пруда, у которого ты сидела, он уже нюхал траву, по которой ты ходила, он уже разбомбил беседку, в которой ты ужинала, и теперь остался последний эпизод – финальный. Ведь у каждой истории есть такой эпизод, не так ли?

Ведь он обязательно будет и у тебя, не так ли?

«Покедова, беби, пиши...»

Мне будет не хватать тебя...

Аркадий Гайдар плакал, когда писал последние страницы «Военной тайны»: «Плывут пароходы – привет Мальчишу! Пролетают летчики – привет Мальчишу! Пробегут паровозы – привет Мальчишу! А пройдут пионеры – салют Мальчишу!» Как ты думаешь, какое у меня будет настроение, когда я буду писать последние страницы твоей повести? Празднично-парадные?.. Фатально-безысходные?..

Я не буду тебя сейчас расстраивать. Я придумал, что ты испугаешься темного леса, развернешься и пойдешь снова в тот дом. Угадай с трех попыток, зачем я это сделал?

Попытка первая...

Попытка вторая...

Попытка третья...

Аня не выдержала, она закричала и кинулась со всех сил, не разбирая дороги. Она неслась к дому – почти летела, ей казалось, что сзади шуршит трава и ломаются ветки, потому что та тварь, которая так рвалась к ней в комнату на третий этаж, теперь бежит сзади, раскрыв пасть и вытянув передние лапки. Сумасшедший режиссер, который станет экранизировать мой «Дом с привидениями», с помощью скоростных ЭВМ обязательно снимет компьютерную сцену, в которой динозавр прыгнет, и в прыжке – камера медленно поворачивается вокруг замершей сцены: девочка и зубастый раптор – настигнет ее. Когтями раздерет ей спину и зубами выдернет ей позвоночник. Она будет еще секунду-другую жить, и камера наклонится к ней, чтобы яснее различить смертельную муку в ее глазах; в глазах, которые постепенно погаснут, и тварь тогда рыча раздерет ее тело. Режиссер будет показывать эту сцену издали, потому что цензура, естественно, не позволит ему показывать ее вблизи. Она побоится, что кто-то проснется среди ночи с диким криком, а человек, который будет лежать рядом, от ужаса не сможет пошевелиться – именно такое впечатление на него произведет крик любовника. Впрочем, это единственное, чего я добивался, – быть автором твоих кошмаров.

Я люблю, я понимаю...

Аня выбежала к дому совсем не с той стороны, где была дверь. В стене, на которую она наткнулась, были только темные окна. Девушка помчалась вдоль них по мокрой траве, сквозь ветви кустов – капли с них осыпали ее одежду, она медленно промокала. Сумасшедшая, и одновременно рациональная мысль проскользнула в голове: «Когда я, наконец, попаду в дом, то в первую очередь переоденусь во что-нибудь сухое, иначе я простыну». Аня не сомневалась, что попадет в дом и спасется от страшной твари, она даже близко не допускала мысль, что через несколько секунд может мертвой лежать где-нибудь в кустах, а динозавр кусками будет отрывать от ее тела красное, свежее мясо и пожирать его рывками, как хищные птицы в телепрограмме «В мире животных». Для Ани ее фантазия ни в коем случае не была допустимой реальностью, ни в коем случае не единственно возможной реальностью.

Аня обежала дом и выскочила к крыльцу. Рядом с ним ее поджидала тварь; вытянув голову, она смотрела в сторону Ани. У девушки не оставалось времени, она со всех сил ударила по стеклу ближайшего окна и разбила его, порезав кожу на пальцах, тыльной стороне ладони. Разумеется, она это почувствовала – жгучая боль и щекочущее чувство от струек темной крови. Аня кое-как подтянулась, залезла на подоконник и свалилась в комнату, выбив из рамы оставшиеся осколки стекла.

Попав в комнату, девушка едва не задохнулась в темноте. Уже был поздний вечер, уже начиналась ночь. В саду была звездная темнота, там был слабый свет, но здесь, в комнате, никакого света не было вообще. Только абсолютная, фотографическая темнота, черная краска без единого намека на белые вкрапления.

Аня не осталась беспомощно лежать на полу, она вскочила и на ощупь побрела куда-то прочь, прочь, как можно быстрее прочь, прежде чем тварь появится темным силуэтом на светлом квадрате окна, прежде чем она спрыгнет вниз на Аню и вцепится в нее, как курица в насест, удобно устроится и опустит морду вниз, к теплому телу Ани.

Аня, вытянув вперед руки, шла, она несколько раз споткнулась обо что-то (кого-то), но не закричала, не упала, а, удержав равновесие, зашагала дальше. Через сколько-то секунд она наткнулась на стену и начала шарить по ней, оставляя кровавые отпечатки, пытаясь найти ручку от входной двери. Она нашла какой-то шкаф, она едва не упала на какой-то диван, она нащупала что-то, что повернулось у нее под рукой, и Аня открыла дверь. Яркий свет из коридора ослепил ее, и она, как к богу, шагнула к нему.

Девушка оказалась в том самом коридоре, где был гардеробный шкаф, плащ на вешалке и когда-то старый зонтик в углу – теперь он валялся в саду под разбитым окном и, если тварь хотела, она могла сейчас в ярости топтаться по нему. Аня побежала в глубь дома, потому что в комнате, из которой она вышла, уже раздавались глухие удары – кто-то на что-то натыкался.

Аня подбежала к лестнице – вверх подниматься нельзя, там гаргулии, зато вправо и влево отходили коридоры, а рядом в стене была двустворчатая дверь.

Аня колебалась секунду, а потом распахнула ее. Там была библиотека – много стеллажей, тысяча книг, наверняка, большая часть из них – это Ник Перумов, Святослав Логинов, Василий Головачев и самое главное Джон Толкиен. Он – король сказочных фантазий, книги вокруг – перепевы его книг, они в шахматном порядке лежат перед ним, а он седым библиотекарем, серебристым, мифриловым привидением шагает по ним, переворачивая чужие страницы своей царственной мантией.

Аня закрыла дверь за собой, и сразу стало темно. Она на ощупь прошла к столу, который заранее заметила, и удобнее устроилась за ним. Она собиралась провести здесь всю ночь. Гэндальф Серый будет ее защищать.

Разумеется, у Ани сразу не получилось заснуть. Во-первых, болели и кровоточили руки, во-вторых, ей было неудобно полусидеть-полулежать за письменным столом, в-третьих, быстро и легко заснуть после такого напряженного дня, каким он был у нее, просто невозможно, поэтому Аня сидела за столом, положив руки перед собой, и смотрела куда-то вдаль.

Сквозь окна за спиной в библиотеку проникал слабый свет. Серый сумрак захватил комнату. Аня видела (чувствовала) темные углы, черные силуэты стеллажей, гардины в неестественных формах, и что-то еще, легкое, как воздух, странное, как волшебная сказка, реальное, как четвертое измерение.

Аня встала из-за стола и медленно обошла комнату. По пути она задергивала шторы, и в библиотеке темные углы ширились, росли, черные пятна увеличивались и захватывали все пространство.

«О Господи! если бы рядом был еще человек! Если бы кто-то, кто сказал бы мне, что все не так уж и плохо, кто-то, к кому можно было бы прижаться и реально ощутить, как уходит в сторону одиночество, кто-то, с кем шесть дней, семь ночей не покажутся беспробудным кошмаром».

Аня постаралась больше ни о чем не думать, она хотела просто закрыть все окна, чтобы можно было включить настольную лампу, взять понравившуюся книгу – тихую и безмятежную – успокаивающую, – а потом медленно заснуть, переворачивая очередную страницу. И вообще было бы замечательно найти здесь диван, мягкую подушку, включить торшер, который обязательно будет стоять в изголовье дивана, и заснуть так быстро, что даже и не заметить этого.

Аня нашла диван.

Он стоял, зеленый и уютный, в глубине комнаты за стеллажами. Именно такой, как она мечтала: мягкий матрас, красная подушка, торшер в изголовье. Аня прокралась к нему, чтобы включить мягкий свет.

На диване лежал человек.

Аня едва удержала крик. Девушка метнулась в сторону, спряталась за стеллажами, вцепилась руками в книжные полки и зарыдала. Аня не смогла бы объяснить почему: от испуга, от неожиданности, от чего-то еще?

Аня немного успокоилась и выглянула из-за стеллажа, чуть-чуть, очень аккуратно. Она присмотрелась к человеку, который лежал на ее диване. Свет от торшера падал ему на лицо, и Аня могла очень хорошо его разглядеть.

Парень ее лет, может быть, чуть старше или чуть младше. Равнодушное лицо, плотно закрытые глаза. Он лежал в неестественной позе. Аня присмотрелась, чтобы понять, что именно в ней не так, и постепенно до нее дошло – поза была хотя и возможной: ни руки, ни ноги не были вывернуты, – но неудобной, в такой позе живой человек не стал бы лежать, в такой позе может находиться только манекен... или труп, а спящий человек бы перевернулся во сне, он согнул бы руку или ногу, чтобы ему было удобней, а не лежал бы, как вытянутый солдатик...

Так будет лежать тело в гробу, но не живой человек.

Аня осторожно вышла из-за своего стеллажа и медленно приблизилась к человеку, дивану и торшеру, освещающему эту сцену.

Парень, лежащий на диване, был мертв. Он не дышал.

Аня опустилась перед ним на колени. Господи, до чего же ты жесток! Ты из гадости не можешь просто помочь мне. Ты, издеваясь, играешь моей судьбой. Мне интересно, когда я была семилетней девочкой и ходила в первый класс, ты уже тогда знал, что через десять лет я буду стоять на коленях перед мертвым человеком и ненавидеть тебя?..

Девушка кончиками пальцев осторожно дотронулась до лица парня. Кожа показалась ей удивительно теплой, словно человек умер несколько секунд назад. Впрочем, она ведь не патологоанатом и не знает, как быстро остывает тело человека...

Аня заплакала, но потом рукавом вытерла слезы. Она чувствовала, как ненависть к Богу уходит из ее сердца и в образовавшейся пустоте возникает новое чувство – чувство равнодушия. «Что бы ты не придумал еще для меня, – может быть, ситуация будет еще хуже, – но ничего больше не вызовет резонанса в моей душе: ни гнева, ни радости, ни удовлетворения. Этого ни за что не случится, потому что ты убил мою душу. Ты переборщил в своей жестокой игре, и теперь я не способна что-либо чувствовать. Я превратилась в биологическую куклу. Я нуждаюсь теперь только в еде, туалете и новой одежде; если не ошибаюсь, то эта новая игра называется дочки-матери. Я надеюсь, что она тебе понравится, иначе ты меня просто выбросишь. Я останусь в этом – теперь – пустом доме, как остаются вечером куклы в песочнице. Ты забудешь меня здесь. Я – кукла, этот дом – песочница, и впереди вся ночь».

Аня перестала мучиться. Она вернулась к письменному столу и удобно устроилась за ним, потом закрыла глаза. «Постарайся думать о чем-нибудь другом, о приятном, о неожиданном, и ты сама не заметишь, как погрузишься в сон».

Но Аня не могла думать ни о чем приятном. Все ее мысли крутились вокруг Гоголевского «Вия», Уэллсовского «Острова доктора Морро» и Конан-дойлевского «Затерянного мира».

«Попытайся абстрагировать. Постарайся помечтать. Попробуй заснуть».

Все мысли, издевательски пугающие, вдруг изменились. Все ресурсы мозга вдруг обратились к памяти. Аня испуганно открыла глаза – она что-то вспомнила.

Парнишка, который был в зеленом наряде, он подошел к ней. Они встретились, как старые друзья – поцелуем, а потом она сама взяла его под руку, и они уже вместе пошли прочь от троллейбусной остановки, они пошли в ту сторону, куда парнишка шел с самого начала.

Аня мельком увидела удивленно приподнятые брови Жанны, увидела счастливую улыбку Вики – Вика была рада за нее. Возможно, ее близкие подруги подумали, что она встречается с этим симпатичным, изумрудным парнишкой, о котором она ничего до сих пор не говорила, потому что готовила им сюрприз, одновременно приятный и завидущий.

Абсолютно незнакомый парень, не отпуская Анину руку, повел ее куда-то, а она пошла за ним так, как будто все нормально.

Почему она себя так повела?

Что же потом с ней случилось?

Как она попала в этот дом?

Увы, все, что помнила Аня, – это была уверенная улыбка изумрудного мальчика, не дающая ответов ни на один из ее вопросов.

Аня откинулась на спинку стула. Что же ей теперь делать?

Она – одна.

Изумрудный мальчик скрылся от ответственности, как скрываются от нее все мальчики на свете.

Ей холодно. Вся одежда мокрая.

Ей больно. Порезы на руках все еще кровоточат.

Ей страшно. Там в глубине комнаты на диване лежит мертвый человек, который умер совсем недавно, и, возможно, его живая душа все еще летает здесь. В любой момент она может начать кричать от холода, боли, страха.

Аня должна заснуть.

Аня должна спать всю эту ночь, чтобы утром найти в себе силы бежать отсюда, иначе она может погибнуть здесь – смерть отсюда видно слишком близко, так близко смерть видно только в реанимационной палате, где врач на свою совесть принимает решение ввести пациенту дополнительную дозу морфия, чтобы только облегчить его страдания, но не вернуть к обыденной жизни. Впрочем, мы все слишком легко можем оказаться в этой палате, не так ли?..

Аня начла напевать себе под нос детские песенки из мультфильмов. Она может столкнуть труп с дивана и удобно устроиться на его месте, возможно, оно все еще теплым от его тела, но она не будет этого делать, потому что она добрая. Она может пройти еще раз по комнатам в поисках постели, но не будет этого делать, потому что она не прихотливая. Она может подняться по своей веревке на второй этаж, чтобы в ванной обработать порезы, но она не будет этого делать, потому что она не скалолазка.

Вместо этого она в который уже раз закрыла глаза, и теперь точно приготовилась спать. Именно в этот момент в доме произошло множество всяких событий.

Тварь, сидящая в комнате, вдруг подняла голову, она внимательно прислушалась – ей показалось, что в соседней комнате она слышит скрип деревянных половиц от множества ног. Как танк, она прыгнула на дверь и вышибла ее с петель.

Толпа мертвых людей бежала по коридору. Они тащили вместе с собой десятилетнего мальчика в домашней одежде. Мальчик плакал и вырывался, но мертвые пальцы крепко держали его. Мертвецы толпой надвинулись на тварь, и она отступила назад в комнату. Люди же прошествовали дальше, тварь, выглядывая из дверного проема, увидела, что они поднялись по лестнице куда-то наверх.

Она проводила их взглядом и вышла в коридор.

Тварь немного колебалась, в ее несложном мозге было только желание найти и уничтожить девушку, которую она преследовала в саду. Ей хотелось вцепиться когтями в ее тело и разорвать его на части.

Она помнила, что девушка выбежала в коридор и, значит, спряталась где-то здесь, но мертвецы, протащившие ребенка, перебили эту мысль, и тварь беспомощно стояла посреди коридора, пытаясь сообразить, что ей делать дальше.

Тварь наклонилась и выбила дверь, которая была напротив. Она ворвалась в комнату с паркетным полом, где стареющие пары с клочками волос, с расцарапанными лицами, с оторванными пальцами, с остановившимися сердцами – с сердцами из Атлантиды – кружились, кружились в вечном танце под музыку Моцарта и Шопена. Тварь удивленно за ними наблюдала, а потом прыгнула – рванула – на старика и старуху, танцующих рядом с ней. Кожа на их лицах лопнула, старая одежда мгновенно осыпалась, и оголились желтые кости с высушенными сухожилиями на них. Тварь клацнула зубами, и весь танцующий механизм рассыпался. Динозавр оказался стоящим перед горсткой праха, обрывки которого лениво шевелились из-за движения воздуха от других танцующих пар.

Как взбесившийся щенок, монстр кидался от одних партнеров к другим, и пепел, как пыль, оседал на него, на паркет, на старые кости.

Тварь клацала зубами и пыталась грызть останки, она давилась и чихала – легкий чих, похожий на чих кошки, – но она продолжала грызть, и давится, и чихать. Потом она вспомнила, как вспоминала всегда, что уже не раз врывалась в эту комнату и пожирала танцующих стариков и старух, только ничего от этого не менялось: в следующий вечер они снова были здесь и танцевали, танцевали, танцевали, будто любили этот танец, эту музыку, эту бессмысленную жизнь.

Тварь перебежала в следующую комнату. Это была оранжерея. Диковинные цветы, но теперь только уже их гнилые останки, росли когда-то здесь, а там, в глубине, в чугунных клетках жила она и еще несколько таких как она, там им каждый день давали куски говяжьего мяса и, иногда, живых существ, которые испуганно блеяли и мычали, пока они раздирали их.

Очень редко, всего несколько раз, вокруг клетки собирались люди, такие же существа, как и та девушка в парке, пили коктейли из красивых бокалов и смотрели, как твари пожирают точно таких же существ, как и они, кинутых к ним в клетку.

Тварь вспомнила все это – золотое время – и покинула оранжерею.

Через разбитые стекла, которые когда-то служили прозрачными стенами, она вышла в свой сад. Там словно старые друзья ее уже ждали удручающий холод, не кончающееся чувство голода и желание снова жить в тепле, получая сочащиеся куски мяса и иногда живых людей. Обычная теплая мечта животного, прожившего некоторое время в клетке.

Из пруда выползла белая, двугорбая рыба с четырьмя ножками и слизкими глазами. Она была большая как акула, но могла бы вырасти еще больше до размеров кита, только в пруду, куда ее выпустили однажды, не было столько места. Каждую весну она метала икру, из которой вылуплялись белые личинки – глазастые рыбешки, но в течение года она вылавливала всех этих мальков и пожирала их, едва не давясь от голода. И еще каждую ночь она вылезала из пруда и ползала по мокрой траве на берегу. Иногда она видела ящероподобную тварь, но никогда не могла ее поймать: тварь была слишком осторожной. Однажды они подрались, и тварь очень сильно поцарапала рыбу, но не смогла ее убить, потому что рыба схватила ее за ногу и едва не утащила под воду.

Тварь сейчас стояла на берегу и наблюдала за рыбой. Она знала, что рыба иногда очень далеко отползает от пруда. Она надеялась, что когда-нибудь (сегодня) рыба забудет о ней и отползет достаточно далеко от пруда. Но рыба была умнее, она слушала и так знала, что тварь рядом, что минут двадцать назад мимо прошла большая толпа и что в лесу кто-то движется. Она знала кто это, потому что уже не раз видела, как они выходили из лесу, робко прячась в тени, пролезали между решеткой и спускались к пруду – у них были длинные, цепкие пальцы и громадные глаза. Они вылавливали ее рыбок и поедали их, жадно запихивая в свои маленькие рты их пухлые тельца. Они хорошо плавали и ныряли, но все-таки недостаточно хорошо, чтобы избежать встречи с ней, а она их просто заглатывала и прожевывала живыми, чувствуя языком их судорожные, агонизирующие движения.

Тварь спустилась к воде. Низко пригибаясь, она скользнула к рыбе. Та дернулась, развернулась и, раззявив пасть, попыталась отразить атаку. Она почти укусила тварь за ногу, но тварь была слишком быстрой – она выскользнула из слизкой пасти рыбы. Мгновенными, резкими движениями тварь перешла в наступление, она накинулась на голову рыбы и зубами, лапами попыталась выцарапать ей глаза, когти скребли по чешуе, рыба мотала башкой и кусалась.

На мокрой траве под дождем они не удержали равновесия, и два сцепленных тела покатились вниз по скату к пруду.

Тысяча брызг напугали маленьких обезьяноподобных существ с громадными глазами и цепкими пальцами. Они пришли из леса и пролезли между прутьями чугунной решетки. Они не были достаточно разумными, чтобы считать рыбу морским богом и поклоняться ей, но они знали, что она – опасность, как и тварь – опасность, и если кто-то – рыба или тварь – погибнет сейчас, то одной опасности станет меньше. Они понимали, что теперь, когда схватка переместилась в воду, шансов у твари не осталось, как не оставалось этих шансов у тех, кто заплывал слишком далеко и глубоко в пруд за вкусными белыми рыбками.

Они внимательно следили.

Два тела бились на мелководье. Постепенно одно утащило второе в глубину. Существа из леса внимательно за этим проследили. Кто-то из них нырнул следом, потому что, наверное, рыба сейчас была занята пожиранием динозавра – твари, которая бродила когда-то по саду, но кто-то не нырнул. Существа из леса были похожи на обезьянок из старого советского мультфильма, возможно, это и были обезьянки, только выродившиеся.

Кучкой – трое или четверо – они осторожно побежали к дому. Иногда обезьянки останавливались, приподнимались на задние лапки и внимательно прислушивались. Им обязательно нужно было уловить источник опасности, если он существовал, – а они-то знали, что весь этот сад, этот дом, этот мир состоит из непрекращающихся, потенциальных опасностей, и главное, что нужно уметь, живя в нем, – это уловить опасность и укрыться от нее.

Все было тихо, и команда обезьянок добежала до окон дома. Цепляясь ручками и ножками, они взобрались на карниз и спрыгнули внутрь комнаты. Там, точно по команде, они все встали на задние лапки и снова прислушались.

Они услышали где-то девочку, которая была испуганна до невозможности, они услышали тихий шелест и посвист – это были белые существа, обезьянки знали о них только одно, – создания были нематериальные, еще были – самые громкие – звуки шагов, скрип деревянных половиц, и глухие крики мальчика. Существа знали, что это были люди-дауны, сегодня они весь день шли, таща с собой мальчишку, через лес. Существа наблюдали за ними из дупел, сквозь листья, снизу, из-под корней.

Больше ничего команда обезьянок не услышала. Вожак пискнул по-особенному и стая запрыгала за ним, они проскользнули в дверь, очутились в коридоре. Вожак повел их в сторону лестницы и мимо двустворчатой двери – Аня сидела за письменным столом, закрыв глаза, и пела детские песенки из мультфильмов – она ни о чем не догадывалась, – по правому коридору. Вожак уже не раз здесь бывал, и последний раз здесь был совсем недавно, на днях. Он помнил, что где-то здесь в правом крыле в одной из комнат возилась женщина. Он видел ее в щелочку от двери.

Черные кудрявые волосы упали на ее лицо, которое женщина спрятала в ладонях. Она сидела на кровати и плакала навзрыд. Ее плечи вздрагивали. Вожак предполагал, что сейчас она уже должна быть мертва. Именно к ней он вел свой отряд.

Они гурьбой пробежали мимо закрытых дверей и остановились возле той, которую помнил вожак. Он запрыгал на задних лапках, пытаясь достать до дверной ручки, и вскоре все как один запрыгали рядом, подражая ему.

Дверь, наконец, открылась, и обезьянки замерли на пороге, внимательно прислушиваясь – нет ли опасности, и когда не уловили ничего опасного, то ввалились в комнату и в радостном возбуждении запрыгали к кровати.

Женщина была мертва – она умерла через несколько часов после того, как ее видел вожак. Она умерла от укусов пауков, которые жили в оранжерее. Она плакала от ужасной боли во всем теле.

Радостно вереща, стайка обезьянок запрыгнула на кровать. Размахивая руками, возбужденно гукая, они уселись вокруг нее, на нее. Большими пальцами вожак выковырял у нее левый глаз и запихал его в рот, белок – яичной жидкостью – стек у него по пальцам и подбородку. Кто-то из стаи наклонился и начал кусать мочку уха, он хотел забрать себе колечко, продетое в нем. Одна из обезьянок схватила за нижнюю губу женщины и начала выкручивать ее, пытаясь оторвать. Когда у нее это получилось, она засунула кусок мяса себе в рот и начала сосредоточенно жевать с тем смешным выражением лица, которое так удачно передали советские аниматоры.

Эти обезьянки были могильщиками в темном лесу, где родились, и это было нормально.

Они сидели на корточках, зубами, когтями сдирали с костей мясо и аккуратно ели его. Вожак ел мясо щек, а когда кто-то из обезьянок покусился на его долю, он зарычал, и смельчак отпрянул. Вся эта женщина принадлежала ему, а он делился с ними – неблагодарными.

Они нажрались до отвала. Вожак хотел еще сегодня обследовать дом, но ему, как и другим, было уже тяжело, и он отказался от этой затеи.

Стайкой они спустились из окна спальни – вожак мочой пометил свою территорию, и потом побежали прочь – черные тени среди теней, – назад в лес, где в уютных дуплах они будут дрыхнуть весь день, а следующей ночью они снова вернуться сюда. Возможно, к тому времени умрет та девочка, которая осторожно сидела за двустворчатой дверью и напевала себе под нос. Если так, то он – вожак – снова поест мягких щек.

Обезьянка перелезла сквозь решетку, цепкими пальцами едва прикасаясь к черному чугуну, и скрылась в лесу – рыба следила за ней голодными глазами. Больше ей никто не мешал в этом саду, и она сможет далеко отползать от своего пруда, не боясь оказаться кем-нибудь растерзанной, и она – о да! – сумеет полностью использовать эту возможность.

Мальчишка закричал на одном из верхних этажей – рыба удивленно повернула в ту сторону голову, Аня испуганно вскочила из-за стола, она подумала, что кто-то здесь рядом есть живой и надо идти к нему, но крик был такой пронзительный, испуганный, что у Ани подкосились ноги, она упала на пол и осталась так сидеть и смотреть прямо перед собой в темноту.

Через некоторое время она узнала голос брата, но сил подняться и идти к нему не было. Их, вообще, едва хватило на то, чтобы удивиться, что и Саша тоже здесь.

Ее младший брат гулял с друзьями, а потом ушел домой, чтобы посмотреть «Настоящих монстров» на «Никелодеоне», но заснул, а когда телевизор раздвинулся, и из него высунулись руки, руки, белые руки с длинными пальцами, желтыми ногтями и без диаскопических линий, он решил, что все еще спит. К нему пришли белые люди с красными глазами («Как у лабораторных крыс», – автоматически подумал он) и схватили его. Он ощущал их прикосновение везде – на руках, на ногах, на лице – кто-то зажимал ему рот, чтобы не дать возможности закричать и помешать похищению.

Его тащили через параллельные миры, которые, возможно, являются всего лишь тенями Эмбера, и он видел, как меняется небо над ним: из голубого оно стало лиловым, потом красным, потом черным; он видел урывками, как менялась местность вокруг: сначала были поля, потом леса, потом горы, горы, горы, удивительно высокие горы, потом снова лес; и, наконец, дом: в доме он даже мельком увидел тварь, она смотрела на толпу людей и не знала, что живет на земле последний час.

Мальчик видел еще каменных гаргулий, которые стояли в стороне у лестницы, по которой его подняли на второй этаж. Его пронесли через коридор второго этажа, подняли по винтовой лестнице и положили на пол – мальчик не пытался вскочить и бежать, он так одурел от этого бесконечного переноса, что просто уже не держался на ногах.

Он лежал, а в мыслях носилась мысль, что он мог бы с ними – зомби – подружиться и это было бы круто, так круто, что Сережка Никитенко из восьмого дома просто обзавидовался бы.

Он все еще лежал и смотрел в потолок, надеясь, что скоро (когда-нибудь), наконец, проснется и все поганые приключения закончатся, он откроет глаза и увидит «Кенана и Кела» на все том же «Никелодеоне», выключит телевизор, побежит к своим кентам – Сережке Никитенко и Лехе Королеву – и будет «тусоваться» с ними, когда вдруг снова почувствовал чье-то прикосновение.

Он увидел мертвеца, который схватил его за голову и крепко зажал ее в своих ладонях, потом к нему наклонился еще один – оба человека с застывшими улыбками – один держал, а другой мылил голову Сашки, а потом ему начали сбривать волосы. Было больно, холодно и страшно. Очень страшно.

Когда они закончили, голова у него была блестящая и круглая, как золотой шар. К мальчику наклонился еще один гниющий человек-даун, Сашка почувствовал запах спирта – его голову аккуратно протерли ватой.

Потом ручным сверлом ему сделали отверстия в черепе, он кричал и бился, и все люди-мертвецы держали его и ухмылялись ему в лицо, но он не видел их ухмылок и не чувствовал их прикосновения – даже в паху, – все его органы, даже пальцы ног, воспринимали только железо сверла, долбившего голову. Он чувствовал каждый микрометр, который проходило сверло, и орал, и брызгал слюной, и плакал, и обещал, и угрожал, и в какой-то момент от боли и ужаса лишился возможности выговаривать слова – только крик, который постепенно стал мычанием, и еще мальчишка дергался всем телом, бился как рыба, открыв рот и высунув язык. Он вспомнил все, что было в жизни: ссоры с сестрой, любовь к матери и к девочке с синим бантом, и драку с Лехой Королевым, и как назвал Сережку Никитенко «братик мой», и как они все вместе и еще ребята с другой улицы делали комки из песка, подкладывали их на рельсы под поезд, и как играли в «сумеречную зону», которую придумал Пашка Перепелов, на фундаменте здания, которое тогда еще не было достроено, а сейчас уже достроено, и что он не потерял девственность и если окочурится сейчас, то так никогда не «кончит», и не увидит четвертую часть «От заката до рассвета» и больше никогда не встретится с мамой и сейчас умрет от такой нестерпимой, невыносимой боли в голове.

В этот момент сверло пробило первую дыру и прошло в мозг. Человек-даун вытащил его, облизал и сказал всем, чтобы держали мальчишку еще крепче, и начал сверлить следующее отверстие. Ему надо было сделать их пять – по числу людей, находящихся здесь в комнате.

Мальчишка был еще жив, еще жив, он даже слегка – судорожно – дергался, как от нервного тика, и слезы выступали на ресницах, хотя скорее всего это происходило автоматически, а когда люди-дауны, усевшись в кружок, вставили стальные трубочки в отверстия в его черепе и начали высасывать его мозг, ему стало очень плохо.

Высасывать его мозг.

Пить.

Наслаждаться.

Получать удовольствие.

Каждый оттягивается, как может, не правда ли? Мальчик в самом деле умер девственником, он больше никогда не увидел маму и не побывал в Америке, если это важно, конечно...

Аня лежала на полу и слушала, как кричит ее младший брат. От ужаса она не могла вскочить на ноги и побежать к нему на помощь. Его крики – звучащие в живую (live), а не на фонограмме – оказались чудовищными, невыносимыми, парализующими. Аня не могла просто не заметить их, проигнорировать, побежать и помочь, она могла только слушать, слушать, зачарованно слушать и неметь от ужаса, от воображения тех жестоких сцен насилия, извращения, садизма.

Когда крики прекратились, прекратились не потому что монстры отпустили Сашу, а потому что медленно, безжалостно медленно убили его, – Аня все еще не могла подняться с пола без посторонней помощи. Она лежала, скрючившись, и молилась, молилась тому самому богу, которого не так давно прокляла, о спасении жизни брата.

И только после, после бесконечных минут тишины, где каждый всхлип, каждый скрип был как выстрел, как взрыв нейтронной бомбы, Аня постепенно пришла в себя. Медленно, медленно, как время, как беспомощная старуха, она поднялась с пола, и все равно едва могла только стоять на ногах, крепко держась за стеллаж.

Переставляя ноги, как чугунные болванки, она не столько дошла, сколько доползла до двухстворчатой двери. Глаза совсем привыкли к темноте.

Девушка вытянутыми руками, как слепая, нашарила дверь и распахнула ее. Прямо перед ней была лестница, сверху свисала тряпичная веревка, по которой Аня днем спустилась со второго этажа, и на этой веревке был повешен ее брат – грязная простыня обхватила его шею и удушила его.

Десятилетний мальчик свесивший голову набок, мальчик щерящийся улыбкой, обнажившей стиснутые зубы, мальчик с бритой головой, десятилетний мальчик, у которого в черепе было пять отверстий и из каждого торчала железная соломинка – все вместе как изысканная прическа сумасшедшей суперзвезды.

Аня стояла и просто смотрела на брата.

Щерящаяся улыбка.

Голова набок.

На лысом черепе пять отверстий и из каждого торчит железная соломинка.

Выпученные глаза.

Стиснутые зубы.

Выпачканная в крови рубашка.

Эти элементы, как осколки странного сна, чьим главным режиссером является умерший Артур Хичкок. Именно он поправил голову мальчика, чтобы она свешивалась как можно эффективнее, именно он сказал оператору, как снимать, чтобы зрителю было интересней, именно он сейчас сидит в зале, чтобы услышать в первых рядах тихий женский всхлип.

Аня закричала.

Она захлопнула двери библиотеки и попятилась назад, пока не наткнулись на письменный стол. От толчка она уселась снова на пол, но не подумала встать, она сидела на полу и смотрела на дверь, сквозь дверь (точно это было возможно) и видела брата, лестницу и тряпичную веревку, которую сделала сама, связав простыню и покрывало из какой-то комнаты наверху. Она кричала и не думала, что ее крик может привлечь внимание тех, кто убил ее брата. Она плакала и не стирала рукой слезы. Она истерично визжала, потому что никакие нервы не выдержат здесь целый день.

Очень медленно Аня успокоилась, она посидела чуть-чуть на полу, уже больше не смотря в сторону двери, она знала, что если посмотрит, то снова начнет кричать, поэтому смотрела в пол и пробовала привыкнуть к мысли, что брата больше нет и ничего теперь не будет. Через какое-то время, она подумала, что ей придется пойти и снять Сашку, иначе это сделает кто-то другой, и что он может после сделает с телом ее брата, лучше не думать.

Аня встала на ноги. Только теперь она заметила, что за окнами дует сильный ветер – свист, свист, нарастающий свист. Девушка не подумала, что это может быть опасно.

Она сделал несколько шагов к стене. За окном сверкнула молния – вся комната на миг наполнилась пронзительным светом, – и через несколько секунд Аня услышала гром, а потом весь звуковой диапазон захватил ветер, сильный ветер, бесконечный ветер, бесконечный ветер...

Аня сделала еще несколько шагов. При свете очередной молнии, она заметила, что двери в библиотеку открыты, и она видит Сашку, он изменил позу – ему изменили позу.

Когда Аня подошла к брату, она поняла, что кто-то привязал веревочки к рукам и ногам тела и сверху, с лестничной площадки, дергает за них.

Труп танцевал. Голова беспомощно свешивалась, как помпончик у клоуна, она перекатывалась из стороны в сторону, и в глазах отражались молнии, а рот щерился улыбкой.

Аня стояла напротив и смотрела на этот танец. Она не могла найти в себе силы, чтобы сорвать с брата веревки и унести его прочь. Она боялась подойти к нему. Она боялась, что увидит тогда того, кто стоит наверху, дергает за нитки и ждет момента, когда на него посмотрят. Кто это может быть?

Ни сумасшедший человек-даун, ни ящероподобная тварь, ни розовая гаргулия.

Это изумрудный человек.

Это изумрудный врач, калечащий человеческие души.

Что же делать?

По полукругам лестницы начали спускаться привидения – нелюди в белых саванах, умертвии из древних упокоищ, чудовищные желания, не исчезнувшие после смерти их авторов-извергов.

Аня кинулась от них прочь. Она закрылась в библиотеке, потому что больше некуда было бежать, но привидения толпой побрели за нею, и первым шел, дергаясь как марионетка, ее брат с отверстиями в голове, из которых люди-дауны высосали его мозги.

Она убегала от них, они настигали ее. Для них не было материальных препятствий, их пальцы, лица, одежды просачивались из любой щели, они напирали на нее, они загоняли ее, они едва не кричали ей «Ату-ату!»

Она бежала как могла. Они в беге прикасались к ней, и эти прикосновения жгли ее. Она плакала – они гоготали. Она потеряла надежду – они подхватили ее. Она была одна – их же был легион, и с каждой секундой их становилось все больше и больше, скрюченные пальцы, чудовищные рожи, потерявшие то человеческое, что было у них при жизни, рожи, напоминающие свиные рыла, страшные, одержимые, яростные, кричавшие, рвущие, желающие, следящие, визжащие, смердящие, неугомонные, посеревшие, отупевшие, обалдевшие.

Аню словно преследовала толпа озабоченных подростков. Она металась среди них и звала на помощь.

В какой-то момент все пространство наполнили привидения, превратив воздух в серый туман, где ночным чудовищем двигался Анин брат – Сашка Савелов, все еще дергающий как марионетка руками и ногами, со все еще беспомощно перекатывающейся головой со всеми пяти – ни одна не выпала – железными трубочками, образующими экстравагантную, кошмарную прическу суперзвезды.

Он надвигался на нее из белесого тумана, и Аня закрыла лицо руками, когда он попытался обнять ее.

– Проснись!

Кто-то начал трясти Аню за плечо.

– Проснись!

Пробуждаясь, Аня подумала, что, наконец-то, свершилось! Это все ночной кошмар, это все страшный сон. Она спит у себя дома в теплой кровати под пуховым одеялом, а то что она чувствует холод, реальный холод из сада, то этот холод на самом деле из ее мозга, из ее сна. Но теперь сна больше нет, все, что сейчас реально, это мужской голос, который будит ее.

Прежде чем Аня открыла глаза, она поняла, что мужской голос, которой будит ее, не был голосом отца или, тем более, младшего брата. Это был голос незнакомого человека.

Когда она открыла глаза, то увидела утро, библиотеку и незнакомого парня, который вчера ночью мертвым лежал на диване в глубине комнаты.

– Ты кричала во сне, – сказал парень.

Аня со страхом посмотрела на него. Она сидела за письменным столом в очень неудобной позе.

– Кто ты? – спросила она.

– Я проснулся от твоих криков, – ответил он и беспомощно оглянулся. – Где я?

– Ты не помнишь, как ты здесь очутился? – спросила Аня. Она с любопытством и одновременно с ужасом смотрела на него. – Ты не знаешь, как ты здесь очутился? Ты даже не догадываешься, как ты мог здесь очутиться?! – Последний вопрос прозвучал скорее как утверждение.

– Нет. – Парень смотрела на Аню так, будто она была богом, способным ответить на все вопросы. – Нет.

Аня улыбнулась ему.

– Я – тоже.

Парень удивленно уставился на нее.

– Ты помнишь что-нибудь зеленое? – спросила Аня. – Изумрудное!.. мальчика, или, может быть, у тебя была девочка... девочка, одетая во все изумрудное?

Парень покачал головой.

– Я не помню, – беспомощно сказал он. – Я ничего не помню...

– Ты вспомнишь, – уверенно заявила Аня. После того, как она убила человека-дауна, спаслась от динозавра и гаргулий, она чувствовала себя сильной и уверенной, способной еще раз спастись от человека-дауна, динозавра и гаргулий.

– Как тебя зовут? – спросила Аня.

– Аркадий.

Легкое чувство дежа вю возникло у девушки, но прежде чем она осознала это, оно уже прошло.

– Дай пять, – сказала она, как Аманда из «Я и моя тень», – меня зовут Анька. – Она была в полном восторге – рядом – живой человек! именно то, что она просила у бога. Да, господь иногда ведет себя как-то странно (как сатана), но зато в остальное время он просто милашка. Аня жизнерадостно улыбнулась ему (парню).

Она вылезла из-за стола и подошла к одному из окон. Сквозь шторы пробивался свет утреннего солнца. Аня распахнула мешающие шторы и улыбнулась солнцу.

– Видишь?! – спросила она.

Парень, который стоял за ее спиной, ничего особенного не видел, а там, за стеклом, начинался новый мир – сад, в котором закончился дождь. Капли, висящие на вечнозеленых листьях, искрились светом. Птицы с радужными крыльями сбивали их, они садились на ветки и качались на них, и еще они пели. Чтобы лучше слышать их голоса Аня распахнула окно.

Парень, все еще стоящий за ее спиной, наклонился:

– Что происходит? – спросил он.

Но Аня не ответила ему.

– Бежим, – вместо этого сказал она. – Быстрее... Бежим...

другие рассказы | литературные конкурсы | форум | гостевая книга

дата последнего обновления: 11 ноября 2005 г.

электронный адрес: web@horror.ru